Сильвия и Бруно
Шрифт:
14
Предзаключительные
ГЛАВА I. Меньше хлеба! Больше пошлин!
...а затем все эти люди завопили вновь, причём один, возбуждённый больше прочих, запустил свою шляпу высоко в воздух да выкрикнул (если я расслышал его верно):
— Кто это орёт за Под-Правителя?
Да все орали, но за Под-Правителя или за кого-то другого, разобрать было мудрено; некоторые выкрикивали: «Хлеба!», другие: «Пошлин!» — но выглядело так, будто никто не знает, чего же все они на самом деле хотят.
Это буйное скопище я увидел из столовой губернаторского дворца, выглянув в раскрытое окно через плечо Лорда-Канцлера, который вскочил на ноги тотчас, как послышались первые крики, словно бы он уже ждал их, и бросился к тому окну, из которого открывался наилучший обзор рыночной площади.
— Как это всё понимать? — то и дело вопрошал он, ни к кому не обращаясь, пока, сцепив руки за спиной, в развевающейся мантии скорым шагом мерил комнату. — Таких громких криков я ещё не слыхивал — тем более в этом часу утра! Да ещё с подобным единодушием! Вот вы — не находите это весьма необыкновенным?
Я сдержанно отвечал — мол, на мой взгляд, люди высказывают разные требования; но Канцлер только руками на меня замахал.
— Слова они высказывают одинаковые, уверяю вас! — пояснил он, после чего, основательно высунувшись из окна, прошептал какому-то человеку, скрытно стоящему снаружи: — Пусть-ка собьются потеснее. Правитель вот-вот войдёт сюда. Дайте им знак начать движение строем.
Его слова явно не предназначались для моих ушей, но я невольно подслушал, ведь мой подбородок почти что уткнулся в канцлерово плечо.
Забавен был вид этого «движения строем»: беспорядочная процессия мужчин, марширующих подвое, начиналась у другого конца рыночной площади и необычным, зигзагообразным манером приближалась ко Дворцу, нелепо лавируя подобно паруснику, прокладывающему себе путь против неблагоприятного ветра — так что голова процессии была зачастую дальше от нас в конце одного галса, чем когда она завершала предыдущий.
Было, однако, очевидно, что делалось это по команде, ибо, как я заметил, все глаза были устремлены на человека, стоящего под нашим окном — того самого, которому Канцлер непрерывно что-то нашёптывал. Этот человек держал в одной руке свою шляпу, а в другой — маленький зелёный флажок, и когда он взмахивал флажком, процессия продвигалась поближе, когда он опускал флажок, люди бочком отодвигались подальше; когда же он взмахивал своей шляпой, они принимались истошно вопить хором: «Ура! Не-ет! Консти! Туцья! Меньше! Хлеба! Больше! Пошлин!»
— Довольно, довольно, — прошептал Канцлер. — Пусть чуть-чуть подождут, пока я не скажу. Его ещё нет!
Но в этот момент огромные раздвижные двери комнаты рывком растворились, и он, обернувшись, виновато рванулся встретить Его Высокопревосходительство. Однако это был всего лишь Бруно, и Канцлер, округлив уста, с облегчением выдохнул воздух.
— Привет, — сказал малыш, обращаясь, в своей обычной манере, одновременно и к Канцлеру, и к прислуге. — Кто-нибудь видел Сильвию? Я ищу Сильвию.
— Она, я полагаю, у Правителя, вшство! — ответил Канцлер с низким поклоном. Довольно неуместно, подумал я, применять подобный титул (а ведь вы и без моего пояснения отлично поняли, что он означал не что иное как «Ваше Королевское Высочество», сжатое до одного слога) к мальчугану-крохе, чей отец являлся всего-навсего Правителем Запределья; однако извиним пожелавшего блеснуть Канцлера: не зря провёл он несколько лет при дворе Сказочной страны, где и овладел почти невозможным искусством произнесения одиннадцати слогов как одного-единственного.
Но Бруно не за поклонами сюда пришёл; он выбежал из комнаты ещё до того, как выдающееся исполнение Непроизносимого Монослога было с триумфом завершено.
А сразу же после этого издали долетел отчётливый возглас:
— Слово Канцлеру!
— Непременно, друзья мои! — отозвался тот с необычайной готовностью. — Я произнесу речь!
Здесь один из слуг, до сего момента занятый приготовлением подозрительно выглядевшей смеси из яиц и шерри, почтительно приблизился, держа перед собой большой серебряный поднос. Канцлер надменно принял, вдумчиво выпил, благосклонно улыбнулся счастливому слуге, возвращая пустой стакан на поднос, и начал. Насколько мне помнится, сказал он вот что.
— Гм! Гм! Гм! Потерпевшие друзья, или, вернее, друзья-терпеливцы... («Зачем вы зовёте их терпеливцами?» — прошептал человек под окном.) Но я вовсе я не зову на них полиции, — ответил Канцлер. («Да говорите же, не стойте как чучело!») Я не чучело, — обиженно произнёс Канцлер, и продолжил громче, чтобы все слышали: — я хочучело... («Верно, верно!» — проревела толпа, да так громко, что совершенно заглушила тонкий писклявый голосок говорившего.) Я хочучело... — повторил он ещё громче. («Чего заладили! — прошипел человек под окном. — Что вы несёте?» А над рыночной площадью вновь, точно раскат грома, прокатилось: «Верно, верно!») — Я хочу человеческого отношения к вам, друзья мои! — закричал Канцлер, улучив момент тишины. — Но кто ваш истинный друг — так это Под-Правитель! День и ночь он печётся о вашей неправоте... я хотел сказать, о ваших правах... то бишь, о том, что вы не правы... нет... я имел в виду, что вы лишены прав. («Лучше уж молчите, — прорычал стоявший под окном. — Вы всё испортите!»)
В эту минуту в столовую вошёл Под-Правитель. Это был худой человек со злобным и хитрым лицом изжелта-зелёного цвета; и комнату он пересекал очень медленно, подозрительно глядя вокруг, как бы высматривая прячущегося где-то свирепого пса.
— Браво! — вскричал он, похлопав Канцлера по спине. — Ваша речь так и льётся. Будто вы от рождения произносите речи!
— Ни от чего другого! — смиренно заверил Канцлер. — Только от ждения рож, и Вашего Превосходительства тоже...
— Что вы себе... — начал было Под-Правитель, но вдруг осёкся. — Впрочем, ведь вы сказали — речь от ждения? Наподобие того, как мы говорим «мазь от жжения» — а, дружище?