Симарглы
Шрифт:
«Все, — подумала Лена. — П… ц пришел». Откуда у нее взялась нецензурная мысль, она и сама не поняла. Ничего, хоть раз в год, но такое просто обязано подуматься каждому.
Ее почему-то охватило равнодушие. Делаете что хотите. Она смерила Сергея равнодушным взглядом, чтобы лишний раз убедиться — да, это он. Потом спокойно заняла предложенное место.
— Ну вот, замечательно! — воскликнул отеческим тоном председатель за столом. — Как я понимаю, именно на вызволение этой юной девушки из когтей наших пернатых друзей вы, Сергей, и собирались просить часть подотчетных ресурсов?.. Очень любопытно. А вы, девушка, тоже хотите, чтобы вас вызволили? Сами пришли?
— Что это?.. — спросила Лена. — Сергей, что это?.. Я не понимаю!
— Это? — какая-то высокая женщина в бордовой мини-юбке и блузе с коротким рукавом широко улыбнулась. — Это, девонька, шабаш.
Стало вдруг очень тихо. Все разом прекратили перешептывания и ерзанья на стульях, замерли в ожидании. Сергей молчал.
— В общем, друзья мои, все складывается вполне удачно, — сахарно улыбнулся председатель. — Ясновидящую мы… э… заловили. Так что с принесением жертвы проблем, я полагаю, по всей вероятности возникнуть не должно. Но, так сказать, консенсус… Хм, да… Появление симаргла здесь, у нас, несколько неожиданно и выбивается за рамки отчетности. Может быть, у кого-то будут предложения?
«Это не может происходить со мной, — подумала Лена. — Вот так, вдруг… Он говорит как директор на планерке. Или как декан истфака».
— Отдать Серенькому, раз просил, почему бы нет? — возбужденно произнес девчоночий голос откуда-то из угла комнаты. — А нет — мне отдайте. Девочка хорошенькая.
— Думаете, так просто удержать симаргла? — это уже высокий молодой мужчина со светлой бородкой и лукавыми глазами. — Совсем не просто, милая Леночка — Лена вздрогнула, но сообразила, что это обратились к обладательнице девчоночьего голоса, — совсем непросто. Но пользы от него может быть множество. И не только в телесном виде, я бы сказал.
— Развоплотить? — скучающий голос из другого угла.
— Перерасход энергии, при всем моем уважении, осмелюсь заметить, — снова елейно улыбнулся председатель. — Убить симаргла не менее затруднительно, чем удержать, тут я соглашусь с уважаемым коллегой…
— Она была моей женщиной, — сухо произнес Сергей. — Пока была жива.
«Это что еще за новости!» — испуганно подумала Лена, но ничего не сказала. В реальность происходящего поверить не получалось при всем старании.
— Мы, разумеется, понимаем чувства нашего юного друга, — вздохнул председатель, — но здесь, извините меня, коллективные интересы. А потому, я думаю, наиболее практичным решением будет…
— Развоплотить? — тот же скучающий голос.
— Да погодите вы, Артимис! Развоплотить всегда успеется. Думаю, пока следует нашу находку немного попридержать. Во всех смыслах. Строго говоря, господин Морозов, не могли бы вы… А также вы, Леночка, и вы, Никита Григорьевич, и… ну, вот вы и вы, и вы. Полагаю, много времени это не займет.
Сергей взял Лену за плечо. Пальцы у него обжигали холодом даже сквозь рубашку.
А потом он ее толкнул, и она полетела со стула.
Это было очень страшно: вопреки очевидности, вопреки всему, что она знала о симарглах, Лена подумала: «Все, пришел мой смертный час!» Она живо представила себя холодную и неподвижную, с углом чьего-то стула в голове, или, еще хуже, подхваченную кем-то из сидящих позади. Почему-то ей казалось: стоит любому из этих коснуться ее, и от нее тут же ничего не останется. Вот просто ничегошеньки. И что же в них было такого страшного? Лицо? Глаза?
Нет.
Что-то в лице?
Да.
Все-таки Лену не поймали, и она не ударилась об угол. Она как будто продолжала улетать в пустоту, куда-то далеко, спиной вперед, и лицо Сергея становилось все меньше и меньше. Но полет очень быстро прекратился, пустота спружинила, как гимнастическая сетка или паутина (в корректности последнего сравнения Лена не была уверена, в паутину падать ей не приходилось), — и девушка обнаружила, что висит сантиметрах в пяти над полом, будто пришпиленная над гигантскими светящимися линиями… когда успели нарисовать? Стулья в момент оказались отставлены к стенам, вдоль стен столпился и народ, а линии своими хитрыми переплетениями заняли центр комнаты. Да нет, не такими уж хитрыми — линии заканчивались, образуя углы, и в конце каждого из этих пяти углов, по диаметру огромного круга, стоял человек. То есть Лена видела только четыре угла и четыре человека, но кожей чувствовала, что у нее за затылком стоял еще один.
Пентаграмма.
— Начнем-с ритуал, — провозгласил плотоядно голос председателя у нее за спиной, и Лена поняла, что так пугало ее и в его лице и в лице сидящих здесь, на «шабаше», людей.
На их лицах не было ни капли стыда.
Это трудно объяснить, но даже самый закоренелый злодей испытывает муки совести в том или ином преломлении. Может быть, он привык заливать людей в цемент, но при этом обожает кошек до самозабвения. И… ну то есть он хоть что-то чувствует! Когда-то что-то ему говорили, про то, что хорошо, а что плохо, и он может хотя бы бравировать тем, что «я — плохой мальчик». Может он и любить кого-то. Возможно, он даже способен исправиться.
У этих же людей не было ничего подобного. Они не то что наплевали на муки совести и спали спокойным сном честного человека — они никогда не знали, что такое просто сон. Что такое совесть — они тоже лишь читали, но на опыте понять не смогли, и даже не пытались. К любому злодейству они относились даже не как к злодейству, а просто как к действию, вроде как зубы чистишь или в туалет ходишь. И даже председатель, со своим демоническим ерничаньем. Он всего лишь испытывал от этого удовольствие, как от хорошей шутки: играл тупого злодея-бюрократа — но на самом деле он с тем же успехом мог говорить и нормальным языком. Лена вдруг поняла, что, вероятнее всего, он ни дня не проработал ни в аппарате, ни деканом.
А еще она поняла, что человеком никто из присутствовавших тоже не был. Они себя сами вынесли и за человечность, и за добро… и за человеческое зло тоже. Лена читала об этом в книгах, но все равно никакие слова рассказать не могут. А когда она увидела это воочию, она оказалась совершенно неподготовленной. Стало очень страшно, пусть она и догадывалась, что убивать ее не собираются. Что бы с ней не сделали они — все было одинаково плохо.
Пока она думала, люди по краям пентаграммы уже успели проговорить что-то — не то на ломаной латыни, не то на церковнославянском, она не поняла. Разобрала только что-то вроде «дщерь» и «прииди» — а потом пошла вообще какая-то тарабарщина. Но длилось это буквально считанные секунды: просто каждый сказал несколько слов, и все. А потом к ней подошел Сергей — он, оказывается, в пентаграмме не стоял — и опустился рядом на колени.
С обострившимся от ужаса восприятия Лена смотрела в его лицо, и… и что-то видела в нем! Это было не так страшно, как ей показалось у тех. В лице Сергея что-то было — глубоко внутри, как замершие в лед рыбины. Гнев. Клокочущий гнев, скрытый под внешним самообладанием. Гордость, готовая пожрать сама себя. Смычок над пропастью.
Лена попыталась что-то сказать — и не смогла, губы не шевелились.
Сергей наклонился и поцеловал ее в шею около уха. Прикосновение губ его было не просто ледяным — оно было мучительным, выпивающим тепло. «Вот так это бывает! — прикрикнула Лена на себя сквозь боль. — Только не теряй сознания! Не смей! Если нас убивают, я хочу, чтобы все это хорошенько запомнили!» И все маленькие Лены, едва не дезертировавшие от страха, покорно кивнули.