Симфония тьмы
Шрифт:
Гил прошел в темный зрительный зал, постоял немного, пока глаза привыкли к полумраку, и двинулся дальше по проходу. Пройдя пятнадцать рядов — это был тридцать пятый ряд, если считать от переднего, — он пробрался на четвертое место и погрузился в мягкое кресло. Едва коснулся ткани обивки — и сразу ощутил, как проникают в него иголочки звука, щекоча нервные окончания. Он надел на голову сетчатую шапочку сенситизора и потуже затянул шнурком с левой стороны. Теперь он был готов.
Минут пятнадцать не происходило ничего, только пронизывала тело негромкая музыка, которую передавали звуковые иголочки и шапочка сенситизора, а потом ему показалось, будто он вплывает в море звука — нет, приятно погружается в него. Он расслабился.
Тото-театр
Музыка начала медленно стихать.
Пришло время начинать представление.
Музыку, исполняемую в перерыве, сменила звуковая дорожка фильма, и Гил напрягся. У него вспотели ладони. Он знал, что именно будет смотреть. Сегодняшний фильм рассказывал о последних находках исследователей, которые обшаривали развалины в поисках новых мутаций. Он на миг подумал, не попал ли в фильм стигийский фантом…
Затем зажегся огромный экран синерамы, и на нем появились фигуры — более ярких цветов, чем в реальности, настолько ярких, что у Гила заболели глаза и он вынужден был прищуриться, иначе вообще нельзя было смотреть. На него обрушился звук — словно большая стая птиц хлопала крыльями в бесконечном параде, они так сбивали воздух, что барабанные перепонки начали реверберировать. Хотя Гил знал, что никуда не сдвинулся со своего кресла, а кресло не сдвинулось со своего места на мерцающем каменном полу, ему казалось, что он поднялся, проплыл над другими креслами и проник на экран. Цвета и звуки стали более реальными.
В первый раз он заметил, что на экране имеется вырезанное пятно, белая пустота в форме человека. Другие персонажи — исследователи — обращались к этому пятну, объясняя, что они надеются узнать, когда произведут вскрытие существа, лежавшего на операционном столе. И тут Гил проник сквозь пленку молекулярного давления поверхности экрана и оказался в реальности самого фильма. Он скользнул дальше, к пустому пятну, белой человекообразной тени, — и заполнил это место собой.
Началось тотальное сопереживание. Он не просто смотрел фильм — он был в нем.
Здесь ощущались и запахи. Пахло в основном антисептиками. Но и еще чем-то. Он принюхался — и на этот раз понял. Это был запах первой стадии разложения тканей. Только теперь взглянул он на существо на столе, на популяра, которого вскрывали врачи, — и желудок словно кувыркнулся.
Это был один из червеформов, которые произошли от человека. Экземпляры такого вида попадались не часто, и каждый червь немного отличался от других особей своей породы. Этот был вишнево-красного цвета, и тело его пульсировало от посмертных мышечных спазмов; картина в целом напоминала первые этапы образования тромба в кровеносном сосуде. Только этот тромб имел четыре фута в длину и весил около сотни фунтов. Тело топорщилось острыми шипами, которые торчали по обоим бокам и выступали из сегментированной спины. На половине высоты каждого шипа имелся нарост в виде пузыря светло-голубого цвета, похоже прикрытый только тонкой мембраной — упругой, влажной, поблескивающей.
Один из врачей сообщил Гилу (который уже сообразил, что выступает в роли конгрессмена, прибывшего в исследовательскую лабораторию с инспекцией), что хотя червеформ мертв, но все еще можно продемонстрировать,
— Вот это нервный триггер — спусковое устройство, которое получает импульсы и от мозга, и от кончика шипа. Если кто-то нападает на червеформа, кончики шипов улавливают колебания воздуха и передают сигнал нерву. Нервный триггер разрывает внутреннюю оболочку мешочка с ядом — того самого голубого пузыря — и посылает токсичную жидкость по внутреннему каналу шипа к крохотным отверстиям на его кончике. Или же, если враг еще не атакует, но червеформ видит, что это вот-вот случится, он может сознательно послать импульсы от мозга, чтобы запустить триггер и подготовиться к встрече атакующего.
— Поразительно! — сказал Гил.
— Мы тоже так думаем.
И тут же его начала сотрясать отрыжка. Он ничего не мог поделать с собой. Он давился, пытаясь сдержать рвоту, и одновременно кричал.
В следующее мгновение Гил был отключен от фильма и снова оказался в своем кресле. Контрольные компьютеры восприняли возникшее в нем резкое отвращение и немедленно разомкнули его цепь.
Чувствуя себя совершенно опустошенным, трясясь всем телом, Гил ослабил шнурок, стянул с себя сетчатую шапочку и бросил на сиденье. Потом встал, покачиваясь. Звуковые иголочки отодвинулись от его нервов и перестали щекотать чувствительные центры. Он проковылял вверх по проходу, потом вышел в коридор громадной Коммерческой Башни. Здесь было светло, воздух посвежее, и ему стало лучше. Он сунул руки в прорезные карманы короткого плаща, который носил поверх трико, и свернул к лифтовым шахтам.
Пока он падал на уровень первого этажа и выходил из здания, в нем снова зазвучали вопросы. Так что же, это ядерная война породила популяров или виновны музыканты? Но в чем может заключаться вина музыкантов? Разумеется, им не под силу изуродовать тысячи этих…
Тут он вспомнил генных инженеров и камеру генного жонглирования в «Первом Аккорде». Но и это ничего не объясняло. Люди из развалин, само собой, ни за что не согласились бы добровольно подвергнуться таким зверствам. Уж никак они не кинулись бы всей толпой в «Первый Аккорд» по доброй воле, чтобы выйти оттуда чудовищами. Кто-то удрал бы, спрятался, уклонился…
Во всем этом никакого смысла, никак не вяжется. И вот теперь, через многие часы после того, как сработала запись, он ничуть не ближе к разрешению своей дилеммы, чем за несколько секунд до конца записи, когда первый страх и благоговение затопили его рассудок.
Так где же выход? Бежать? В другой город-государство, их ведь немало на Земле? Но он припомнил те случаи, когда представители других городов-государств прибывали в Вивальди. Судя по тому, что он слышал и читал, их собственные города имеют те же самые социальные порядки — общественное устройство, основанное на гладиаторских ритуалах вступления в гражданство и на строгой системе классов. Допустим, удерешь отсюда, преодолеешь, рискуя жизнью, немалое расстояние до другого города-государства и обнаружишь, что там ничуть не лучше, чем здесь, если не хуже.
Что же тогда делать?
Гилу нужен был такой человек, с которым можно обсудить ситуацию и услышать разумное мнение. Если бы кто-то подсказал как взглянуть на эту проблему иначе, может, она бы легко решилась. Но он представить себе не мог, кому можно рассказать о своем популярском происхождении, не рискуя оказаться в мусоросжигательной печи. Кому ни расскажи, любой отправит тебя в печь… Кроме Тиши.
На ближайшей видеофонной станции он обратился к справочной службе и нашел адрес ее родителей. На этот раз, окрыленный четкой целью, он шагал с удовольствием. Он думал о Тише, о ее лице, о теле, о том, как она говорит и двигается. Тиша поможет. Она найдет бальзам для его душевного разлада…