Симулятор совести
Шрифт:
3
Эти два дня, данные на обдумывание вышеупомянутого предложения, я провёл, не выходя из квартирки, которую снимаю у пожилой дамы недалеко от редакции, в каком-то аффектном состоянии. Я бродил по комнате, как чумной, и все мои мысли сводились лишь к одному: дать согласие или не давать. Рядовому, ничем не отмеченному, едва заметному журналисту, рассуждал я, выпадает шанс «засветиться» и сделать это «по-крупному». Прежние упущенные возможности слишком глубоко врезались в память и не давали спокойно осмысливать неверно прожитое время. Опрометчивость в том, в чём необходима была предельная сосредоточенность и внимательность, наложила свой отпечаток в виде излишней осторожности. А эти две противоположности
И что я теряю, согласившись на авантюру? Ни семьи, ни стоящей работы, ни настоящих друзей и, в общем-то, ничего, по чему стоило бы переживать, у меня нет. Ко всему этому прибавится ещё и сожаление… Интересно, почему этот Павлов так был уверен в моем положительном ответе? Он разбирается в психотипах. И какой у меня психотип?
Уснул я только к утру второго дня. В редакцию пришёл совершенно разбитым , лишённым способности о чём-либо думать. Буквально бросив свое тело в кресло, по инерции, автоматически включил компьютер, хотя копаться в нем не было ни сил, ни желания. Тупо взирая на мерцание монитора, услышал голос Павлова оттуда, откуда ни за что не ожидал услышать, а именно, из дальнего угла моего кабинета. От неожиданности я вздрогнул.
– Решились?
Его лицо наполовину скрыто развернутой газетой, которую он до этого, казалось, читал, развалившись в мягком кресле, видны только глаза, они светились задорно и тепло. Я не сомневался, что он улыбается.
– Вы давно здесь?
– С девяти часов, – бережно сворачивая газету, отвечал Павлов.
– А сейчас сколько?
– Вы имеете в виду, который час? – усмехнулся он и посмотрел на ручные часы. – Без четверти двенадцать. Поздновато приходите на работу.
– Это только сегодня, только сегодня, – почему-то стал оправдываться я. – А как вы сюда… проникли?
– Что-что? – с деланной ноткой обиды переспросил он.
– Ну, как вы здесь оказались, как… дверь открыли?
– Мне не составило труда проникнуть, как удачно сказали вы, в ваш кабинет. Видите ли, дверь была не заперта.
«Болван, болван, болван, – забормотал я вслух, – неужели все эти два дня…»
– Да-да, – подхватил Павлов, – дверь была не заперта. – Неужто задачка, подкинутая мной, настолько сложной показалась вам. Вижу, успели даже осунуться и пожелтеть, – сказав это, он засмеялся, похлопывая себя по коленям. – Ну-ну, не обижайтесь.
Вошла Верочка, главный редактор нашей газеты, как обычно вся взъерошенная и озабоченная. Не утруждая себя приветствиями и не обращая внимания на постороннего человека, сразу же накинулась на меня с претензиями:
– Ты закончил статью? Еще вчера необходимо было сдать её в номер. Ну, что ты молчишь? Так «да» или «нет»?
Я не решался заговорить с Верочкой, переводя взгляд то на Павлова, то на неё. Заметив мою странную нерешительность, Верочка вопросительно посмотрела на незнакомца и вдруг грубо, в своём духе произнесла:
– Позвольте, а вы кто такой?
– Послушай, Верочка, – набравшись смелости, сказал я, не дав ответить Павлову. – Мне на неопределённое время нужно исчезнуть.
– Как исчезнуть? – нахмурилась Верочка.
– Вот этот гражданин, – указывая на Павлова, отвечал я, – извини, не могу его представить, предложил мне интересную работу…
– А как же газета? – вскричала Верочка, оборвав меня на полуслове.
– Ну, не сошёлся клином ведь свет на мне… – начал я невнятно.
– Ты не понимаешь или прикидываешься, что не понимаешь? – закричала Верочка. – Ты этим своим решением режешь газету. Ты зарезал её и меня вместе с ней. Ты – единственный журналист, на котором держится наш тираж. Только ради твоих публикаций покупают газету.
– Не преувеличивай, Вера. У нас много талантливых сотрудников…
– Талантливых много, – согласилась она, не переставая ходить по кабинету, размахивать руками, сбивая предметы с моего письменного стола. Ручки, карандаши, перекидной настольный календарь летели на пол. – А ты – один. Ну, и что это за работа, от которой ты не можешь отказаться?
Я бросил взгляд на Павлова, надеясь найти поддержку, но его лицо не выражало ничего определённого и оставалось каменно спокойным.
– Не могу сейчас сказать, я и сам пока не знаю.
– Хорош, нечего сказать. Большие гонорары посулили?
– И этого не знаю, – пожал я плечами.
Верочка нервно засмеялась. Я заметил: она ищет что-нибудь потяжелее на письменном столе, чтобы запустить в меня. Я встал и попытался её обнять.
– Вера, ну почему ты всегда всё усугубляешь? – сказал я полушёпотом.
– Всё очень плохо, – ответила в тон мне Верочка. – Наш счёт в банке арестовывают за долги, сроки кредита заканчиваются. И вот теперь ещё лучшие сотрудники разбегаются. – Она нервно сбросила мои ладони со своих плеч.
– Я знаю: ты сильная, ты со всем справишься.
– Тебе легко рассуждать, тебя в любой газете с руками и ногами. А для меня газета – это всё, это моя семья.
Голос Верочки дрогнул, и она отвернулась. Я глубоко вздохнул, не зная, как поступить. Признаюсь, я так и не научился за всю жизнь выходить из таких ситуаций. Верочка мне более чем симпатична. Она была одинока, и газета, действительно, для неё все. Я давно догадывался, что она ко мне неравнодушна; несколько раз я коротал ночи с нею, но эти ночи не вылились ни во что серьезное. Вернее, я не позволил им вылиться во что-либо. Я знал, что последние месяцы дела у газеты шли крайне скверно, и странно, как она до сих пор не закрылась. Подло, наверное, с моей стороны было бы бросать её сейчас после того, что между нами было. А с другой стороны – и не было, вроде бы, ничего. Я стоял посреди кабинета и не мог никак придумать, что сказать. Чаша весов в моём хаотическом сознании то клонилась в пользу Верочки, то в пользу предложения Павлова. Не знаю, усмешка ли его повлияла на окончательное моё решение, я склонен думать, что именно усмешка – издевательская, циничная. Будто высмеивающая мою нерешительность.
– Знаешь, Вера, – начал я, понимая, что скажу обидное для неё, но не сказать не мог. И от этого понимания внутри сделалось прескверно. – Знаешь, мне как «гениальному журналисту» тоже нужно расти. Не вечно же прозябать…
–… в какой-то газетёнке, – произнесла она за меня. – Ведь это ты собирался сказать, не так ли?
– Конечно же, нет, – я попытался вновь её обнять. Она не далась и резко оттолкнула меня.
– Конечно же, да. Тебе просто наплевать и на газетёнку, и на меня, и на наши отношения. Что так посмотрел? Хочешь сказать, что между нами ничего не было? Что это была только психологическая разгрузка с твоей стороны? – Верочка никогда не стеснялась выставлять свои личные, а порой и интимные проблемы при посторонних. И вот теперь она нисколько не комплексовала в присутствии Павлова. – Да, так просто после работы придти к своему начальнику, переспать с ним… И не думать о её чувствах. А эта дурочка считала, что у неё есть товарищ, которому она доверяет, на которого может положиться. И руки этого человека когда-то снимали с меня трусики. Да знаешь, кто ты после этого? Бросить женщину, с которой снимал трусики, тогда, когда ей необходима помощь и поддержка? На любовь я, впрочем, никогда не рассчитывала. Но на дружескую поддержку с полным правом могла бы претендовать после того…