Симулятор совести
Шрифт:
Я перестал смеяться. Всё во мне похолодело, и в глубине сделалось тоскливо и мерзко. Не знаю, каким образом, но бармен не ошибся ни на йоту в своём гадании. А слова «мужчина, которого она любит» резанули по самому живому. Никогда ещё не ощущал себя настолько виноватым перед кем-то, как сейчас, потягивая коктейль за стойкой бара и слушая доморощенного провидца. А он продолжал излагать подробности из жизни Верочки, от которых по спине моей бегали мурашки и шевелились волосы на затылке. Я видел своё отражение в настенном зеркале позади бара и не узнавал своего лица. Оно было мрачное и невероятно напряжённое, а в глазах чувствовалась какая-то потерянность.
– Да, – не
Я молчал и старался не глядеть на бармена, делая вид, что к его рассказу у меня пропал интерес.
А тот начал ходить взад-вперед, ограниченный пространством за стойкой бара, сжимая обеими руками то, что непозволительно много поведало ему о незнакомом человеке, при этом рассуждал вслух:
– Её имя. Что-то сокровенное. Что-то набожное, что-то религиозное. Может быть, Мария. Нет-нет-нет. Что-то более конкретно связанное с религией. Вера, точно – Вера.
Он замолчал, глубоко и отрывисто дыша. Не стану описывать то потрясение, что я испытал, услышав имя. Нечто похожее на то, когда внезапно ударяют по спине чем-то тонким и упругим.
– Ну, как? Хоть что-то совпало? – добродушно спросил провидец.
Я прокашлялся, чтобы предать голосу прежнюю солидность.
– Нисколько, – солгал я.
– Вот, видите, и на этот раз не вышло, – признался он виновато, но в голосе чётко слышалась издёвка. – Знаете, а подарите мне эту вещицу.
Я жестом показал, чтобы вернул мне интимный предмет; он повиновался.
– А если не секрет, как всё-таки зовут её? Ведь я, кажется, не угадал. Или угадал? – бармен улыбнулся так, что мне стало не по себе.
– Не угадали, – отрезал я.
– Что-нибудь ещё, – вернулся он к своим непосредственным обязанностям.
– Водки.
– Уверены?
Сорокапроцентный спирт до боли обжёг пищевод. Я закашлялся, но отказался от закуски. Меня сильно начал раздражать сочувственный взгляд бармена, и я отвернулся, уныло глядя, как молодые люди, вернувшись из уборной к своему столику, тщетно стараются отыскать пропажу. Девушка, стоя на коленях под столиком, нервничала и злилась на юношу. До меня долетали лишь редкие слова их перебранки, из которых можно было понять, что искомая вещь очень дорогая, вышита золотой канителью и украшена стразами, и что ей «влетит от матери, если она придет без них». Парня же, напротив, всё это забавляло, и он позволял себе шутить и отзываться обо всём произошедшем с большой долею иронии, на что его подруга ещё злее высказывала ему свои претензии. Всё это, конечно, было мило и смешно, и, вероятно, в иной раз и меня бы позабавило, но… Я чувствовал себя скверно, и даже алкоголь не замутил сознание, а только придал остроты тем переживаниям, что нахлынули на меня после «спиритического сеанса».
– А как вы думаете, – вновь повернулся я к бармену и неожиданно для себя самого спросил, – что такое – совесть?
– Совесть? – повторил он так, как будто впервые услышал это слово. – Совесть – это как мозоль на пятке: когда она свежая, то причиняет множество неприятных страданий, а когда она старая и закостенелая, то её и не замечаешь. А самое главное – старая мозоль помогает не набить новой, свежей.
– Довольно туманно, – сказал я. – Ладно, сколько с меня? – расплатился и, уходя, добавил: – Всё же отдайте то, что взяли, её ведь дома отругают.
– Сделка? – заявил он.
– Не понял.
– Эти, что у меня в кармане, в обмен на Верочкины.
– Ни за что, парень. Верочкины я никому не отдам.
– Всё-таки я был прав, – засмеялся мой собеседник, – всё-таки её имя – Вера.
Я ничего не сказал; повернулся и вышел из этой забегаловки.
Двигался вдоль тротуара пустынной улицы. Было не по-весеннему жарко. Раскаленный воздух жидкой дрожащей линзой стелился по дороге, обманывая взгляд ложными лужами. Голову и плечи нещадно пекло, и рубашка очень скоро сделалась влажной и липкой. Перед глазами всё плыло, и я ни о чем ином не думал, как о «мозолях», о слове, надолго засевшем в опьяненном сознании. Нет, рассуждал я, старые мозоли тоже причиняют страдания, стоит только расковырять их. И тебе это удалось, говорил я, всё ещё видя перед собой нахальное лицо бармена. Ещё я подумал, что, если не присяду где-нибудь, то со мною случится обморок, настолько мне было нехорошо после выпитого. Улица кружилась и покачивалась, и мне казалось, что дома угрожающе надвигаются на меня и скоро, должно быть, и вовсе придавят.
Путь, который я проделал, придя на тот горбатенький мостик, где меня чуть не сшибли с ног юные велосипедисты, восстановить в памяти, как бы ни старался, я не в силах. Помню только, как мое сознание просветлело, когда я взялся за перила моста. Как тошнота мощным позывом подкатила к горлу, и, не сдержав её, я долго насиловал свой желудок, выплёвывая содержимое в реку. Как прохожие осуждающе обругали меня, обвиняя в алкоголизме и обзывая последними словами. Помню ещё ту слабость во всём теле, что испытал после.
5
Затем, снова – провал. Очнулся я мокрый и не соображающий, что со мною произошло и кто эти дети, окружившие меня и пытавшиеся резкими толчками в грудь разбудить меня. В ушах стоял шум воды, и сквозь этот шум до меня доносись обрывки фраз: «Может, сделать искусственное дыхание.… А ты умеешь?.. Проходили же…». Пришлось приложить невероятное усилие, чтобы приподняться и сесть.
– Что произошло? – спросил я у мальчугана, который был, по-видимому, старше остальных и держался как вожак. Он был в ярких красных плавках с чёрной полосой и тёмных солнцезащитных очках. Хорошо развитая мускулатура говорила, что он занимается каким-то видом спорта, чем, как мне показалось, он очень гордился, и старался всячески подчеркнуть значимость своей фигуры. Остальные мальчики были простыми дворовыми пацанами, одетыми кто во что: кто в шортах, кто футболистских трусах, кто в трико, закатанном по колено. Всех их объединял тёмно-коричневый, матовый загар.
– Утонул ты, дяденька, – спокойно ответил он.
– То есть, как? – вздрогнул я.
– А так, – важно раскачиваясь и скрестив руки на груди, начал пояснять мальчуган, – мы здесь рыбачим. Видим, мужик перегнулся через ограду моста, и – в реку, и пузыри начал пускать. Пришлось спасать, – сказал он с таким видом, точно они начинают уже уставать от обязанностей такого рода, как спасать всяких нетрезвых утопающих.
– Ну и ну, – всё, что смог произнести я.
Тут другой мальчик, намного младше первого, вдруг задал такой вопрос, от которого по коже прошелся мороз, и на который я не нашёлся, как ответить:
– Дяденька, ну как там?
– Где там?
– На небесах, – уточнил он.
Я заметил на его груди маленький крестик и улыбнулся.
– Не знаю, как вас и благодарить, пацаны, – сказал я, когда они все вместе помогали мне подняться на ноги.
– Просто больше не тони, – сказал мальчик в красных плавках.
– И не пей в жару, – добавил мальчик с крестиком на груди.
– Хорошо, не буду, – пообещав, я пожал всем на прощанье руку и пошел, шатаясь, прочь. Но, не дойдя до того же моста, я остановился, одернутый за рукав мокрой рубашки: меня догнал тот пацанёнок с крестиком на груди.