Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
Шрифт:
Прежде всего следует сказать совершенно определенно, что творческая работа лиц, посвятивших свои силы издательству, совершенно свободна; в осуществлении ее не может быть речи о догматическом, внешнем руководительстве одних авторов другими; также чужды «Мусагету» и все условные, общепринятые рамки современной односторонне-преходящей «культуры», хотелось бы сказать, «культуры среднего сознания». Внешняя пестрота, внешнее разнообразие тем, школ, методов, уклонов, излюбленных авторов, эпох и схем на первый поверхностный взгляд способны даже озадачить того, кто стал бы искать в «Мусагете» тенденцию, школу или направление в общепринятом смысле.
Тем не менее в этой свободе, в этом разнообразии внешних форм и кроется общая идея «Мусагета», идея существенно характерная для современности, понимаемой в смысле творческого самоопределения. Для всех нас в одинаковой мере немыслимы возвраты к ценностям, уже раз навсегда подвергнутым небывалому испытанию; после завоеваний точной науки равно невозможен для всех нас обскурантизм примитивной мистики и догмы; после расцвета великолепных форм современной эстетики мы не можем поступиться радостями созерцания совершенной формы; пережив глубокий переворот в сознании современного
С другой стороны, самый кризис «соврем<енного> символизма» уже успел нас многому научить, прежде всего доводя до самоотрицания идею самодовлеющей Красоты, исключительно познавательного момента художественного творчества и преувеличенную игру формы с самой собой. Все более и более «как» символического процесса сменяется интересом к «что» символизации, к вопросу о том, где ляжет переход от субъективной символизации к объективной символике, а это приводит нас неизбежно к чисто религиозной проблеме.
Во всяком случае всех нас объединяет идея иерархической подчиненности (при относительной свободе) художественного символизма живым и вечным истинам мистического постижения, также как и идея взаимного оплодотворения морали и эстетики. Для нас для всех эпоха имморализма и эстетства – кончена безвозвратно! Если в двух словах выразить сущность той свободы и многосторонности, которые лежат в основе всех исканий, намеченных нами, то должно будет сказать, что основная идея «Мусагета» – предчувствие того общего, нового синтеза, который, быть может, на наших глазах даст своеобразное и единственно возможное завершение всем разрозненным стремлениям нашей эпохи, скажет то единое и последнее слово обо всем различном и предпоследнем, которое явится относительной формой вечного и единого откровения. Конечно, не мы призваны сказать это слово, но мы не можем вместе со всеми выразителями нашего времени не стремиться всеми силами духа к тому, чтобы услышать и сделать слышимыми для других каждое даже самое ничтожное с виду предвестие, каждое легчайшее дуновение того приближающего<ся> слова, в приближении которого мы не сомневаемся и самый приход которого мы можем ускорить лишь верой и призыванием!
Все самые знаменательные выразители нашей переходной эпохи ратовали и ратуют за идею универсального синтеза, все от самого значительного мыслителя нашей родины Вл. Соловьева и до блестящих и глубоких попыток его антипода Ф. Ницше, дерзнувшего через символизм коснуться последней тайны греческой религии и культуры, от хаотических прозрений о новом грядущем царстве духа Г. Ибсена, столь же близких нам, как и вся творческая эволюция Р. Вагнера, сочетавшая две основные религиозные идеи: идею искупления и идею мессианизма, как вновь обретенное сокровенное в творчестве Гёте, и вплоть до возродившихся повсюду в наши дни глубоких синтетических исканий в области гнозиса, теогнозии и теософии, среди которых мы видим обобщения, стоящие на высоте современной культуры и одновременно питающиеся первично-чистыми струями, как бы уже утраченных, родников религиозного опыта. В свете исканий этого синтеза вся современная культура, перед которой мы преклоняемся, все же представляется нам лишь отдельными разрозненными частями еще не существующего целого, лишь музеем, где довлеет себе каждая отдельная ценность. Мы должны изучать и постигать каждую ценность в этом музее, но мы уже знаем, что истинная культура всегда есть храм, а не музей. Особенность нашей эпохи в том, что наша будущая, живая и истинная культура будет музеем, ставшим храмом. Пусть же музей нашей культуры станет храмом! Вот самый общий и самый заветный наш лозунг! Кто почувствует его, для того станут совершенно понятны и приемлемы все три главные линии, по которым направляется работа «Мусагета»: линия эстетическая, говоря точнее чисто-символическая, преемственно возникшая из завоеваний символистов первого периода: Бодлэра, С. Георге и многих других, однако поставленная в иерархическую связь с целым сложным организмом, который всего точнее назвать грядущей религиозной культурой, линия философская, исходный пункт которой находится в многообразных систе<ма>тических исканиях современной философии стать из абстрактно-спекулятивной, условной и узкой схоластики понятий философией культуры, и, наконец, самой существенной и самой заветной для нас всех линией, нашедшей свое проявление в серии изданий под общим названием «Орфея». Это течение в нашем издательстве завершает, сводит к внутреннему единству все отдельные элементы и, кроме того, ставит в интимную связь все целое культурное здание с еще более глубоким, сокровенным источником, происхождение и внутренние законы развития которого являются для нас тайной; если «Мусагет» в общем есть искание религиозной культуры будущего, то миссия «Орфея» именно в том, чтобы культурные ценности, созданные «Мусагетом» в собственном смысле слова, освятить и, сопоставляя между собою, соподчинить их веянию религиозной тайны; лишь сравнительно низшие формы ее усвояемы нами, формы, лежащие в области непосредственного нашего воздействия, высоты же ее остаются заповедными. Сквозь сферу нам родную и близкую, сквозь дух музыки и реальные события уже в жизни проявившегося откровения (созерцания великих мистиков и их свидетельства) движемся мы к тому самодовлеющему первоисточнику великого бытия и ведения, который в своем последнем проявлении является для нас уже не фактом действительности, не символом в процессе созерцания, не идеей или отдельным элементом космоса, а Ликом, единственным и совершенным во всей своей полноте, ликом Христа.
Эта широкая и свободная идея синтеза, вдохновляющая нас, поставлена перед нами в настоящий момент строго и определенно. Если наши предшественники должны были главным образом совершить мучительную операцию раскрытия органов восприятия высших миров, доказать возможность потустороннего созерцания преимущественно в формах искусства, опрокинуть все узкие методы простого наблюдения чувственной области явлений, разрушить и расшатать наивные восприятия мира и самые формулы последних, наша задача существенно иная: не упуская ничего из завоеваний прошлого, мы призваны укрепить, оформить и сделать реальной, по-иному реальной, свою связь с высшим миром. Не творческое «как», а действительно-сущее «что» – влекущий нас объект на всех наших путях; не в глубине собственного я должны мы искать истинного знания, а в источниках выше и глубже лежащих, чем наше я, и не в одной своей личности, а в коллективном восприятии и осуществлении высших истин; не радости созерцания, как бы они ни были прекрасны и бескорыстны, а трудная работа воплощения и жажды действия – нас влекут! Поэтому главный лозунг, написанный на нашем знамени, – конец индивидуализма наших дней и окончательный разрыв со всеми видами имморализма!
Такова основная задача и основная идея «Мусагета»! Мы полагаем, что залогом ее стойкости и плодотворности является не только ее интимная связь с самой глубинной потребностью времени, т. е. настоящего; все самые значительные этапы прошлого в той же мере подтверждают ее правомерность и жизненность.
В сущности до эпохи падения великой средневековой системы, одинаково охватывавшей область жизни и познания и одинаково строго и стройно подчинявшей их религии во всех разветвлениях тогда понимаемой культуры, до эпохи падения теократического монизма средних веков и вплоть до нашего времени мы не знаем ни одной попытки универсального синтеза, даже ясного осознания всей глубины и необходимости такой задачи. Кажется, вся история за это время являет собой последовательную смену отдельных попыток поставить во главу миросозерцания человечества ту или одну отдельную идею, отдельный элемент культуры. По этому именно признаку всего удобнее классифицировать отдельные эпохи: эпоху Возрождения с ее реабилитацией плоти, личности и первыми попытками реализма на всех планах, эпоху культа общественности и социальной действительности с французской революцией во главе, эпоху научного и философского позитивизма, перешедшего в явно антикультурные формы материализма, поколебленного окончательно лишь на наших глазах точной наукой, эпоху расцвета идеалистической метафизики и параллельно критицизма с Кантом и Гегелем во главе и, наконец, только что мучительно и страстно пережитую нами эпоху исключительной веры в самодовлеющее искусство, эпоху эстетизма.
Каждая из этих эпох была права частично и была неправа существенно, роковым образом считая отдельный элемент культуры за последнее, не чувствуя, что все элементы культуры держатся не взаимно и не подавляя друг друга, а лишь иерархически соподчиняя себя высшему и лежащему вне человеческой творческой деятельности источнику, служа лишь дружными проводниками сил и влияний мира иного, высшего, сверх-человеческого! Дело всякой культуры – работа усвоения, приложения, самосознания, сущность всякой культуры сокровенна, ее сущность – теофания!
Наше время, трагическое в своей сложности, получает спасительное благословение в двух идеях: в строгом сознании относительности каждого отдельного элемента культуры, в предчувствии нового универсального синтеза и в непоколебимом убеждении, что первоисточник этого грядущего синтеза в религии.
Не нам, конечно, создать синтез религиозной культуры будущего; но мы счастливы, работая над подготовлением почвы для него, работая аналитически, над отдельными, составными членами организма и провозглашая необходимость и неизбежность последнего объединяющего слова. Оно же объединит и наши предпоследние, наши робкие слова!
Книга Эллиса «Vigilemus!» и раскол в «Мусагете»
При основании в 1909 г. издательства «Мусагет» это начинание призвано было стать в первую очередь действенным воплощением творческого союза трех лиц – Эмилия Метнера, Андрея Белого (Б. Н. Бугаева), и Эллиса (Льва Львовича Кобылинского). Тройственности этого союза соответствовала триипостасность общего замысла, реализуемого во взаимодополняющих аспектах собственно «Мусагета» (культуросозидательная деятельность), «Логоса» (теоретическая философия) и «Орфея» (религиозно-мистическое творчество). Союз учредителей «Мусагета» изначально мыслился как некое триединое ядро, от которого должны исходить живительные импульсы, способствующие формированию и развитию универсальной символистской культуры во взаимосообщающихся сферах художественного творчества, философского познания и теургического постижения. Это издательское предприятие лишь по внешним параметрам соотносилось с другими подобными предприятиями, изготовлявшими книжную продукцию; частные задачи и планы «Мусагета» представляли собой главным образом форму институциализации идейного сообщества, видевшего своей целью служение высокому идеалу духовной культуры. Работа издательства была подчинена миссии становления культурологической утопии, осознавалась как ряд целенаправленных шагов на пути к ее реализации. Как обычно бывает с максималистскими проектами в конкретной практической деятельности, «мусагетский» замысел по мере его реализации, в ходе неизбежного корректирования всеми привходящими обстоятельствами времени и места, обречен был минимизироваться и в конечном итоге обнаружить несостоятельность и недостижимость изначальных упований. В этом смысле история «Мусагета», начиная с его основания, предстает историей постепенного, поэтапного распада первоначального синкретического идейного ядра. История «Мусагета» разворачивается как серия внутренних конфликтов, постоянно возникавших в кругу учредителей издательства и его ближайших участников; конфликтов, порожденных как внешними, порой случайными обстоятельствами, так и глубоко идейными, принципиальными мотивами. В череде этих конфликтов наиболее сокрушительными для общего дела оказались распри, расколовшие «мусагетцев» на два лагеря – приверженцев антропософской доктрины Рудольфа Штейнера и не приемлющих ее в качестве доминирующей идейной составляющей культурной программы «Мусагета».