Синдром Л
Шрифт:
Я долго смотрел на ручку двери, вбирал ее в себя. Учил себя ненавидеть ее, как главного своего врага. Сконцентрировалcя на одной точке. Собирал силу, все, что есть внутри, складывал вместе. Аккумулировал энергию, закрыв глаза. Сжимал в кулак руку. Все, все войдет в одно-единственное, одномоментное, но страшное движение. Весь я буду в нем! Наконец начал отсчет: ич, ни, сан… открыл глаза — и в ту же секунду, не растрачивая накопленное, — СИ-ИИ! На выдохе, с криком — мощно! — рывок!
Как будто что-то в голове лопнуло. Словно гром в ушах раздался. Меня отбросило от двери. Я лежал на полу, зажав в кулаке дверную ручку. Я оторвал ее, вырвал с корнем! Боль
Когда боль отпустила, я стал хохотать как сумасшедший. Ах, какая сцена замечательная! Представлял себе, как бы Шурочка смеялась, если бы видела. Здоровенный мужик с диким, зверским воплем тянет-потянет дверную ручку, вырывает ее вместе со всеми болтами и винтами, летит на пол с трофеем в руках и стонет от боли. Прекра-асно! Ох, Шурочка, как бы мы посмеялись с тобой вместе от души!
И вдруг весь смех кончился. Вылетел из меня, как газ из дырявого шарика. Что-то странное со мной случилось — наверно, результат перенапряжения и шока.
Тревога, острая, болезненная, проникла откуда-то из космоса в тело, вцепилась колючими шипами во внутренности — где-то между желудком и легкими, дошла до горла, перехватила его железным обручем… Какая-то опасность угрожала — не мне, а человеку, который — вдруг я это понял — был в сто раз важней и дороже для меня, чем все и вся, чем страна и планета, чем все народы, вместе взятые, и все прогрессивное человечество. (И непрогрессивное тоже.) И уж точно она была гораздо важнее меня самого. Удивительное открытие — осознать, что готов отдать себя на любое растерзание — лишь бы спасти другое существо, избавить его от страданий. Я готов был глотку перегрызть за каждый ее ноготок. И свою глотку подставить под любые удары, чтобы ее защитить. Это было очень странно. Разве такое бывает? Болезнь, наверно, такая. Наваждение. Тот, который всегда во мне сидел и говорил вещи циничные, но трезвые, даже когда я бывал пьян, на этот раз почему-то молчал. И это было самое поразительное. Что с ним случилось? Или он тихо скончался без водки?
Чувство тревоги было похоже на сосущую меня изнутри пиявку. Овчарка у нас была в детстве, и однажды она проглотила это кровососущее. Вот, наверно, она что-то подобное испытывала.
Откуда-то пришла уверенность: Шурочка тоже где-то заперта, и, кажется, в куда более опасном месте, чем комната в коммунальной квартире в Вишняковском переулке.
Я вскочил на ноги и стал осматриваться. Надо было найти способ выбраться наружу, и немедленно.
Сначала я ничего не нашел. Никакого гаечного ключа или лома. Зато на глаза попался компакт-диск, самодельная запись, с небрежно написанным названием: «Сергей Прокофьев. Наваждение». «Это про меня, надо послушать», — подумал я и решил позаимствовать диск у Кентрова, он мне много чего должен, и теперь еще больше, чем раньше. ЕБЖ, если буду жить, если будем мы оба живы с Шурочкой, вместе послушаем. Но диск никак не помогал мне открыть чертову дверь. Зато в платяном шкафу, в самом низу, я обнаружил несколько простыней. Вот оно, вот оно, решение!
Я вывалил простыни на диван, нашел в столе большие стальные ножницы и стал нарезать широкие ленты, связывая их морским узлом… И вот уже готова довольно длинная веревка. И — ох, надеялся я, — достаточно крепкая, чтобы выдержать мой вес…
Этаж-то всего второй, успокаивал я себя. Но, если честно, не был уверен в успехе, потому что до тех пор я такой вариант спуска видел только в кино, ну в книгах еще читал в детстве.
Открыл окно. Привязал один конец веревки к батарее, другой сбросил в вниз. Посмотрел сверху на черную, припорошенную снегом землю. Эх, вот раньше, говорят, были снежные зимы, лежал бы сейчас под окном огроменный сугроб, никаких проблем не возникло бы. Можно было бы выпрыгнуть и без всякой веревки.
Если бы да кабы… Что поделаешь, надо рисковать. Потому что… Потому что… Из глубин выплыло странное слово: «императив». Да, вот что это такое. Не любовь, не страсть, не помешательство. Нечто гораздо большее, категорическое. Императив. Вот именно.
Страшновато было слегка, но императив требовал, и ослушаться его было невозможно.
Перекрестился. И полез.
Я уже сидел на подоконнике, свесив вниз ноги, когда сзади вдруг раздался голос:
— Этой простыне уже сто лет. Нити гнилые, небось не выдержат. Без ног останешься, а то и без головы… Я бы воздержалась.
Я обернулся. Посредине комнаты стояла Баба-яга с моим, уже почищенным пальто в руках и качала головой.
— Как вы здесь очутились? — обалдело спросил я.
— Как-как… элементарно… услыхала шум странный, подергала дверь, вижу заперто… Но у меня-то ключ имеется. Я же убираюсь у Кирюхи.
«Ишь ты, какие слова знает: элементарно!» — мелькнула мысль, однако тут же отогнал ее, не до нее мне было.
Я перекинул ноги назад, в комнату, спрыгнул. Не выдержал, поцеловал старуху. Она в ответ тоже меня поцеловала. Смачно так чмокнула в щеку беззубым ртом. Да пожалуйста, мне не жалко, подумал я.
— Что у вас тут произошло? Поссорились, что ли? — спросила.
— Да нет… но, вообще, сам не понимаю… я заснул на диване. Просыпаюсь, вижу дверь заперта. Ну, да, я перепугался. Удивился, вернее. И вообще — у меня еще дела сегодня срочные. Не могу я под запором сидеть, ждать, пока Кирилл вернуться соизволит.
— Наверно, решил дать тебе отдохнуть да запер от греха… А то ходят тут всякие… В полотенца замотанные. А ты, значит, струхнул… и ручку дверную выломал. Да еще оставил Кирюху нашего без постельного белья. Как будешь с ним расплачиваться теперь? Не знаю, как у вас там в Ярославле, а у нас тут белье в большом дефиците нынче. Талоны на него раз в пять лет дают.
— Ничего, мы с ним свои люди — сочтемся, — сказал я.
Никифировна поджала губы, видно, не одобряла мое поведение.
— Ну, гляди…
— Скажите, а телефон у вас тут есть? Позвонить можно?
— Не положено, вообще-то… Ты же знаешь… предоставлять телефон посторонним запрещено. В крайнем случае полагается паспортные данные взять и участковому тут же сообщить…
— Пожалуйста, — сказал я. — Мне скрывать нечего.
— Да ладно тебе… тоже мне нашелся, законопослушный… Скрывать ему нечего, видите ли… Да каждому на самом деле есть что скрывать… Ладно, давай, звони по-быстрому. Пока зловредина наша не видит. Главное, не шуми и не выдавай меня, если что.
Я вышел в коридор. Как водится, на стенке висел аппарат древней конструкции. Я быстро набрал Шурочкин номер. О, уж теперь-то я знал его наизусть! Но у нее не ответили. Тревога опять зашевелилась в груди, разбухая, хватая за сердце. Фу ты…
Но что делать, куда бежать, где искать Шурочку? На всякий случай позвонил на работу. Уверен был, что Чайник давно ушел домой. Но нет, ответил со второго уже гудка.
— Слушай, ты где ходишь? Забыл, что дежурный по секретариату должен знать, где ты находишься, — в любой момент? Все никак не привыкнешь, что ты начальник теперь… Мой совет: привыкай скорей, а то недолго им пробудешь…