Синдром войны. О чем не говорят солдаты

Сайтс Кевин

Талеб Салем Нидал, раненый иракец, прятавшийся под одеялом и умолявший меня о помощи, когда его товарищей застрелили, и сам был убит вскоре после того, как я ушел из мечети. Вскрытие показало, что смерть наступила из-за 23 выстрелов в спину. Побежав добиваться справедливого наказания для тех, кто организовал казнь без суда и следствия, я позволил совершить еще одну такую казнь. Я предпочел игнорировать мысль о том, что нечто подобное может произойти и с Нидалом. И он был убит. Если бы я просто вывел его из мечети, возможно, он все еще был бы жив. Он оказался единственным, кроме меня, свидетелем убийства, и, конечно, когда я ушел, у него не осталось никаких шансов выжить. До сих пор не понимаю, как я мог об этом не подумать. Я не желал ему смерти. Но если бы вместо гнева я нашел место для капли сострадания, то мог бы его спасти. Его убийство — самое серьезное обвинение в деле против меня. Эту тяжесть я чувствую на своей совести до сих пор. Долгое время я не мог найти ни утешения, ни оправдания для себя.

Мой посттравматический синдром начался не с осознания этого преступления. Хотя

его признаки наблюдались на протяжении всей моей «военной карьеры». Алкоголь, легкие наркотики, беспорядочный секс — все это я попробовал, борясь со своими проблемами. Джонатан Шей, бывший психиатр Управления по делам здравоохранения ветеранов, в своей второй книге «Одиссей в Америке: военная травма и проблемы при возвращении домой» (Odysseus in America: Combat Trauma and the Trials of Homecoming) описывает похожее состояние у ветеранов: «Ветераны используют различные средства, чтобы заглушить боль, справиться с кошмарами, забыть о чувстве вины. Это могут быть алкоголь и наркотики, поиск опасности, трудоголизм, секс. Иногда все вместе».

Шум вертолетов, пейзаж, напоминающий Ирак или Афганистан, даже люди в мусульманской одежде — все это заставляло меня вспоминать прошлое и тосковать. Иногда я мучился из-за того, что мне пришлось пережить; иногда, наоборот, хотелось снова оказаться там. Лечился я привычными средствами, нисколько не сомневаясь, что это единственно правильный способ. Ведь книги и фильмы учат нас, что именно так принято справляться с воспоминаниями о войне. Несмотря на то что мои проблемы с алкоголем и наркотиками становились все серьезнее, я отказывался обратиться за профессиональной помощью. Мне казалось, что это было бы проявлением слабости. Это все для тех, кто не в состоянии справиться сам. На самом деле я как раз больше не мог справляться с этим самостоятельно, просто не хотел в этом признаваться. Чтобы как-то отвлечься от войны, бушевавшей внутри меня, я снова отправлялся на войну. После случая в мечети (когда я еще не знал о смерти Нидала) думал, что могу справиться с личными переживаниями, не анализируя произошедшее, а уезжая в горячие точки. Мое тогдашнее состояние отлично описывает строчка из песни Элвиса Пресли: «Немного меньше разговоров, немного больше действий». Я предложил интернет-порталу Yahoo проект «Кевин Сайтс в горячих точках», в рамках которого в течение года я путешествовал по миру и рассказывал о наиболее серьезных военных конфликтах.

Этот проект стал причиной моих новых кошмаров. Но он же помог мне как-то справляться со своими проблемами еще полтора года. Вернувшись домой, я расстался с моей тогдашней девушкой и начал писать книгу воспоминаний о моих путешествиях «В горячей зоне». Собирая материал для этой книги, я и узнал о судьбе Талеба Салема Нидала.

После этого я снова начал бороться с самим собой, и это была самая настоящая военная кампания. В течение пяти лет я не находил себе места, объездил тысячи и тысячи километров. От перепадов моего настроения страдали все мои родные и близкие. Я то впадал в ярость, то погружался в депрессию и искал одиночества. Время от времени, иногда довольно надолго, мне удавалось скрыть свое состояние благодаря разнообразным занятиям и бесконечным мартини. Я писал и выступал с речами о том, что мне довелось пережить, какие ошибки я совершил, чему они меня научили. Но все мои рассуждения были поверхностными. Я не пытался проанализировать свой опыт глубже, не пытался понять те фундаментальные изменения, которые произошли в моей психике. Можно было сказать, что я просто толку воду в ступе, надеясь заполнить пустоту внутри себя внешней активностью и алкоголем. Я прошел курсы и получил сертификат специалиста по оказанию неотложной помощи, обучился альпинизму, съездил в экспедицию в Танзанию, совершил восхождение на Килиманджаро. Встречался с женщиной почти на 18 лет моложе меня. Но ненависть к самому себе делала меня замкнутым и отстраненным, физически и эмоционально. Моя подруга не выдержала, и мы расстались. Я снова оказался в одиночестве и мог делать все что заблагорассудится, не отчитываясь ни перед кем.

Я решил сбежать и поселиться на Бонэйре, одном из Нидерландских Антильских островов к северу от Венесуэлы. Собирался купить там мотоцикл, маску и ласты и вдали от всех работать в местном дайвинг-центре.

Но весной 2009-го, за неделю до отправления на Бонэйр, я получил престижную стипендию Нимана и с сентября мог приступить к учебе в Гарварде. Появилась возможность несколько месяцев не заниматься журналистикой, но всю жизнь так продолжаться не могло. Фонд Нимана выбирает 12 американских и 12 иностранных журналистов и выдает им стипендию $60 000, чтобы в течение девяти месяцев они посещали любые лекции Гарвардского университета. Выбрать можно все что угодно: от занятий по истории до курсов анатомии. Идея в том, чтобы дать возможность журналистам расширить образование, подарить им, так сказать, год в духе эпохи Возрождения. Единственное условие — активно участвовать в жизни университета. Журналистам даже не запрещается писать книги, хотя это и не поощряется, поскольку может помешать занятиям и нарушить академическую атмосферу. Но в 2008 году я ушел из Yahoo News и стал внештатником. Так что не мог позволить себе не извлечь пользы из этого года, когда не требовалось зарабатывать себе на жизнь. Раз уж мне не придется думать о заработке, надо за это время написать книгу. Я был полон благих намерений и не догадывался о том, как бездарно распоряжусь этим подарком.

Все началось с выбора жилья. У меня была возможность поселиться в одном из риверхаусов под названием Данстер [5] , где каждый год

одну из квартир предоставляют стипендиатам фонда Нимана. Обычно иностранные студенты хватаются за них. Я же остановил свой выбор на этом варианте после того, как мне сказали, что в городе Кембридж, где находится Гарвард, квартиры очень дороги. В августе я въехал в холодную и мрачноватую двухкомнатную квартиру на первом этаже и начал собирать материал для книги. Обычно я работал с бокалом красного вина в одной руке и сигаретой в другой, хотя гарвардские правила и запрещают курить на территории университета. Но мне казалось, что без этого работа не пойдет, поэтому я ставил стул поближе к окну, и запретный дым вылетал на улицу. К несчастью, какой-то особенно чувствительный студент его унюхал и сдал меня. Я получил и проигнорировал несколько писем от коменданта нашего здания. Тогда он отправился к профессору, отвечавшему за Данстер. Обычно за порядок в студенческих домах отвечает кто-то из опытных преподавателей, живущих поблизости. В моем случае это был профессор экономики. Он и его жена, оба мормоны, оказались не в восторге от моего поведения. И вот я уже сидел перед Бобом Джайлсом, возглавлявшим тогда фонд Нимана. Очень вежливо, но твердо, немного по-отцовски, он напомнил мне, что, если я живу со студентами, мне совсем необязательно вести себя как студент. Мне было 47 лет, и я получал выговор за курение в неположенном месте. Я понял, что надо искать другое жилье. Мне и так казалось немного унизительным жить в Данстере. По возрасту я был ближе к обслуживающему персоналу, чем к студентам; так что, если бы я носил бордовую служебную форму работников здания, меня легко было бы спутать с ними.

5

Риверхаусы — девять зданий на территории Гарвардского университета, расположенных между парком и рекой Чарльз, проживание в которых считается привилегией. Данстер-хаус назван в честь первого президента Гарварда Генри Данстера. — Прим. ред.

Я съехал и снял квартиру-студию с видом на парк Кембридж Коммон, разбитый на том самом месте, где Джордж Вашингтон принял командование Континентальной армией. Квартира была на втором этаже, очень солнечная и стильная. Моя кровать стояла в нише у окна, так что я мог читать лежа и наблюдать за сменой времен года: сначала яркие цвета осени, потом дожди и, наконец, снег. Место было просто идеальным. Именно здесь я решил начать настоящее сражение с самим собой. Но почти сразу же стал терпеть поражения. Я часто пропускал лекции и встречи с другими стипендиатами, потому что мне не хватало времени на работу над книгой. Но работа не шла. Я садился за компьютер и перечитывал рассказанные солдатами истории, и меня вновь охватывали так хорошо знакомые мне гнев и отчаяние. Их рассказы заставляли меня вспоминать собственный опыт, думать о своих поступках на войне. Я боролся с этими неприятными мыслями, ложась на пол возле камина, распивая виски и выкуривая одну сигарету за другой. Выдыхая сигаретный дым в каминную трубу, я вспоминал, как когда-то писал об одном мексиканском племени из штата Чиапас: они пили кока-колу, ложились на спину и рыгали, считая, что так молятся Богу. Но мой Бог, судя по всему, уже устал от моих молитв и историй.

Работе над книгой мешала не инерция или лень. Просто я столкнулся с необходимостью проанализировать те переживания, которые накопились за проведенные на войне годы. Сейчас я был в безопасности, обстановка располагала к тому, чтобы предаться размышлениям. И вот я оказался один на один со всеми проблемами, которые так долго не хотел признавать. Раньше я думал, что контролирую ситуацию. Но больше притворяться не получалось. Раздумья о прошлом, укоры совести мучили меня почти постоянно. Мне везде мерещилось лицо Талеба Салема Нидала: оно мне снилось, его форму принимали пятна копоти на камине.

Кроме того, почти никто из ветеранов не соглашался со мной разговаривать. Мне уже казалось, что вся эта затея с книгой ни к чему не приведет. Написать не получалось толком ни строчки. Сначала я заставлял себя написать одну или две страницы, прежде чем сделать перерыв и покурить, потом — один или два абзаца, а потом и вовсе одно предложение. Через какое-то время я садился за компьютер, уже понимая, что поработать не удастся, и тянулся за бутылкой. Я говорил себе, что алкоголь поможет мне расслабиться и слова придут сами. Но они почти никогда не приходили. Я был в отчаянии. Попытался убедить себя, что это не посттравматический синдром, а проблемы с концентрацией внимания. Я знал, что в таких случаях часто прописывают аддералл и что студенты иногда незаконно покупают это лекарство, чтобы тратить меньше времени на сон и лучше концентрироваться. Набрался храбрости и попросил своего врача прописать мне этот препарат. Он согласился, хотя и неохотно.

Первый раз я принял две таблетки по 10 мг, как и полагалось по рецепту. У меня появилось чувство тревоги, зато я действительно смог сосредоточиться на работе. За пару дней написал больше, чем за несколько недель до этого. И решил, что нашел то, что нужно. Но когда действие лекарства прекращалось, я чувствовал огромную усталость. Аддералл вроде кокаина — слишком сильно стимулирует нервную систему. Я начал принимать сначала в два, потом в три раза больше таблеток, чем следовало. Садился за компьютер, писал несколько предложений, но чувство тревоги нарастало. Чтобы успокоиться, выпивал, после выпивки хотелось покурить. И вот я опять оказывался на полу, наблюдал, как сигаретный дым влетает в каминную трубу, и представлял, что он растворяется среди призраков Вашингтона и его солдат, готовящихся к наступлению на Бостон. После короткого искусственного подъема я снова не мог работать, даже с помощью таблеток.