Синее безмолвие
Шрифт:
Рыбаки доставили буй в порт. Вскоре прибывшие водолазы обнаружили в Чертовом ковше две затонувшие подводные лодки.
Оказывается, Грач был прав, связывая гибель «Катюши» с исчезновением «Кенгуру», с дневником Мимбелли и донесением неизвестного партизанского разведчика.
НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ЗАБЫТЫХ ГЕРОЕВ
Иван Трофимович Подорожный, или, как его звали рыбаки всего юго-западного побережья, Грач, был человеком от природы активным, деятельным и жизнелюбивым. Как ни угнетала его инвалидность, как ни скручивал тяжкий недуг, он все твердил:
— Главное, чтобы не умереть раньше, чем наступит физическая смерть. Пока человек работает, у него бьется сердце, значит, пока бьется сердце, он должен работать.
Болезнь не давала ему возможности занимать какое-то
Иван Трофимович всерьез занялся выяснением обстоятельств гибели Демича-отца. Получив неутешительные ответы из центральных архивов, просмотрев свои записные книжки и комплект флотской газеты за сорок первый год, он убедился, что фронтовые дороги его и морского пехотинца Андрея Демича неизбежно должны были где-то сходиться. А то обстоятельство, что в фронтовых блокнотах корреспондента нигде не встречалась фамилия Демича, только еще больше подзадоривало его… — значит, был плох корреспондент, не заметивший простого солдата, отдавшего жизнь за Родину. «Человек где-то рядом с тобой переносил невзгоды и лишения, рисковал жизнью, смотрел смерти в глаза, делал свое солдатское дело, — размышлял Грач. — И может быть, потому, что делал он его добросовестно, честно, скромно, без похвальбы и рисовки, может быть, только поэтому он тебе казался будничным, обычным, незаслуживающим быть отмеченным даже несколькими торопливыми строчками в блокноте. А ведь этот человек, как и тысячи других, творил подвиг. И может быть, потому, что совсем недалеко, в соседней области, в захваченном немцами селе, находилась его семья — жена и маленький сын — и он ничего не знал о их судьбе, может быть, именно поэтому подвиг требовал от человека особых душевных сил, особого мужества и стойкости… И если бы ты, корреспондент, сумел заглянуть тогда в душу незаметного труженика войны, может, увидел бы такое, о чем стоило рассказать не только в назидание современникам, но и в пример потомкам. Как часто героем корреспонденции или очерка становился не тот, кто действительно вложил в поступок красоту души и пламень сердца, а тот, кому в командирской реляции больше приписывалось подбитых танков и уничтоженных врагов, кто действовал на виду или кто умел интересно рассказать о себе. На войне были молчаливые, незаметные герои, но не должно быть забытых героев».
Грач написал письма всем знакомым ему участникам здешних боев, а сам первым же пароходом отправился в Славгород. Две недели рылся в флотских архивах, пересмотрел все газетные подшивки за сорок первый год, все листовки, донесения, рукописные журналы и собранные музеем воспоминания участников боев — Андрей Демич нигде не упоминался. Но с каждым днем все отчетливее проступала в памяти эта фамилия. «Демич… Демич… — все время твердил про себя Грач. — Нет, все-таки где-то она мне встречалась!»
— Что бурчишь себе под нос, корреспондент? — неожиданно толкнул его кто-то в плечо.
Иван Трофимович, прислонив к бетонной стенке костыли, любовался морем, пляшущим у подножия памятника затопленным кораблям, и чуть не упал от этого толчка. Перед ним стоял невысокий сухопарый человек и улыбался. Выдубленная морскими ветрами кожа лица собиралась лучистыми морщинками у больших серых глаз.
— Так вот почему фамилия Подорожного перестала появляться на страницах военных газет, — кивнул незнакомец на костыли.
— Простите… — смутился Грач. — С кем имею честь?..
— Не узнали? — рассмеялся сухощавый. — Не мудрено. Вы ведь меня больше в скафандре видели. А помните Новороссийск в сорок втором, свой очерк «Люди отважных сердец»?
— О водолазах?
— Да.
— Подождите, подождите, дайте шевельнуть извилинами… Так это вы и есть правнук Посейдона? Главный старшина Майборода, кажется?
— Он самый, — широко улыбнулся Майборода.
— А куда путь держите, если не секрет?
— Нет, не секрет. Вон, видите, раскачивается на волнах серая посудина. Через тридцать минут она возьмет курс на Южноморск.
— Это что же, ваша?
— Нет, — снова засмеялся Майборода. — Я недавно демобилизовался, но остался верен Посейдону, все роюсь в его кладовых и на тральщике иду пассажиром.
— Жаль. А то и я с вами бы до Южноморска…
— Ах, вон как! Вам тоже в Южноморск?
— Я там на прикол встал.
— Так пошли…
— Куда пошли?
— Как куда? На пароход.
— Ну кто же меня возьмет без билета? В кассе справлялся — нет.
— Для настоящего моряка место всегда найдется. А моряк вы настоящий! С тех пор, как с вами впервые встретился, я и корреспондентов уважать начал — из-за сорокастрочечного репортажа под воду спускаться, это надо же! Я потом за вашими заметками следил: пишет Подорожный о подводной атаке, значит, был там, пишет о первом броске на Мысхако, значит, участвовал, пишет, как катерники потопили транспорт, значит, сам видел. Я каждому вашему слову потом верил… В общем, пойдемте, устрою. Кстати, Игната Босого помните?
— Ну как же! Боцман ковчега, перебрасывавшего десантников.
— Вот именно. Сейчас он капитан на этой посудине, — снова показал Майборода на покачивающееся на волнах судно. — Под его флагом и пойдем. Игнат Ипполитович обрадуется встрече, еще и выступить перед командой заставит.
— Вам тоже кое-кто в Южноморске обрадуется, — сказал Грач, прилаживая поудобнее костыли.
— Где уж там! Я в Южноморске с тех пор, как ушел в запас, не был.
— Это неважно. Я совсем недавно о вас от водолаза Демича слышал.
— От Прохора? Но он же после демобилизации в Сибирь подался?
— Еще не подался, у нас на «Руслане» работает.
— Тесен мир, — задумчиво покачал головой Майборода, направляясь к пристани. — Куда ни кинься, везде знакомых встретишь: только что — вас, на «Руслане» — я именно на «Руслан» иду — мой ученик Демич, а скоро на «Катюше» своего земляка Лаврентия Баташова увижу…
— Разве нашли «Катюшу»?
— Кажется, нашли. Вот иду на «Руслан», пригласили как специалиста, возможно поднимать будем.
В ЦАРСТВЕ ПОСЕЙДОНА
Первый спуск в аквалангах Демич и Ленька провели рано утром прямо у городского пляжа. Ленька потрогал рукой пристегнутые за спиной баллоны, посмотрел через стекло маски на бледные отблески зари, играющие на сине-зеленых волнах, и, вздрагивая, как мокрый жеребенок, всем телом от утренней свежести, спокойно и деловито вошел в воду вслед за Прохором.
Он уже не раз нырял в этих местах в маске, приучился спокойно и ровно дышать через трубку, пестрая мозаика гальки, танцующие на песке солнечные зайчики и шмыгающие среди водорослей рыбешки уже не так волновали его, не приводили в такое изумление, как раньше. Вот только к загубнику Ленька никак не мог привыкнуть: он пахнул резиной, мешал во рту, и все время хотелось его выплюнуть, да и акваланг был тяжеловат для Леньки. «Наверное, килограммов двадцать будет, — подумал Ленька. — Как же я с ним плавать буду?» Но как только зашли на глубину, акваланг стал неожиданно легким, и Ленька почувствовал, что его ноги, обутые в ребристые голубые ласты, сами собой отрываются от дна. «Невесомость!» — подумал Ленька и, вытянув руки вдоль тела, как учил Прохор, сильно оттолкнулся от камня и поплыл вниз лицом в голубой толще воды. Аппарат работал исправно: тихо пощелкивала мембрана легочного автомата, пузырьки воздуха серебряным шлейфом тянулись кверху, постепенно увеличивались в объеме. Ленька пошевелил ластами, и пузырьки наискось потянулись за ним, под ним все глубже опускалось дно, усыпанное галькой, ракушками и кустиками водорослей. Почти рядом в прозрачной синеве промелькнула стайка кефали, а еще дальше тенью огромной горбатой лягушки то всплывал, то нырял к самому дну Прохор. Вдруг вверху что-то вспыхнуло, воду будто пронизали стеклянные зеленоватые стрелы, и она стала удивительно голубой и прозрачной. «Взошло солнце!», — догадался Ленька.