Сингомэйкеры
Шрифт:
Я послушно опустился в кресло, но не развалился в нем, неприлично такое в присутствии начальства, а так это задницей на самый краешек, чтобы и спина прямая, и готовность вскочить и броситься выполнять приказы. И, конечно, преданный взгляд на руководство, оно такое любит, а мне нетрудно.
Макгрегор снова повернулся к экрану, кончик электронного карандаша еще быстрее запрыгал по экрану. Я молча следил за искорками, потом отвлекся и начал рассматривать слева от экрана портрет в массивной раме из темного дерева, оттуда на входящих строго смотрит Уотерг, один из председателей организации начала прошлого или даже
Но если просто дать женщинам равные права с мужчинами, равную оплату и попытаться их привлечь к мужской работе, то абсолютное большинство с возмущением отказалось бы от такой гнусности, такого непристойного предложения. Однако Уотерг умело начал разжигать недовольство женщин, что их ущемляют в правах, считают домашними неграми, не допускают даже до выборов…
Движение суфражисток – его рук дело, затем переросло в феминизм. Умело дирижируемые им, мужчины вяло сопротивлялись, наконец женщины победили и с триумфом устремились на рабочие места, раньше принадлежащие мужчинам «по праву».
Лишь немногие женщины, да и то много лет спустя, начали подозревать, что их умело и безжалостно провели, но осознание запоздало: треть женщин уже трудились в производстве, а это дало новый мощный толчок экономике, прогрессу и процветанию.
Портрет Уотерга всякий раз смотрит строго на входящего, как бы спрашивая: а ты сумел сделать что-то подобное по масштабности?
Сбоку распахнулась дверь, ввалился Штейн, очень довольный и потирающий ладони. Обменялись рукопожатиями с Макгрегором, но поглядывали на дверь. Я не понимал, кого ждем, затем в коридоре раздались шаги. Я насторожился, что-то происходит, Макгрегор посматривал на меня с иронией и любопытством.
Глава 8
В кабинет вошел… Кронберг, Эдуард Кронберг. Человек, который несколько лет тому пригласил меня на работу! Все такое же умное удлиненное лицо, сухая фигура с прямой спиной и развернутыми плечами, умные внимательные глаза.
Я охнул, подпрыгнул, глаза мои полезли из орбит. Кронберг со сдержанной улыбкой протянул руку, все такой же родовитый герцог.
– Юджин, я всегда говорил этим двум, что у меня есть нюх на бриллианты!
Я осторожно пожал эту аристократическую ладонь, удерживаясь от желания приложиться к ней губами, словно я на приеме у папы римского.
Кронберг смотрел на меня с отеческой улыбкой, Макгрегор развел руками.
– А я всегда удивлялся, как вам удается… порой в кучах навоза… и вот такое…
– Талант, – сказал Штейн почтительно. Подумал и уточнил: – Нюх на людей. Как у свиньи на желуди.
Кронберг еще раз крепко сдавил мне пальцы и выпустил из ладони.
– Я рад, Юджин, что вы оправдали мои ожидания. Садитесь, теперь вы один из нас. Я, как вы поняли, член Совета Двенадцати. Вы отныне кандидат в члены Совета, так что от вас нет тайн.
–
Я выждал, когда они сядут, оглянулся на Макгрегора. Тот бросил карандаш на стол, поморщился.
– Что там за шум на улице?
– Демонстрация протеста, – буркнул Штейн.
– Против чего?
Штейн отмахнулся.
– А им не все равно? Главное – побузить. Когда еще можно бить бейсбольной битой по автомобилям, по стеклам витрин? И вообще весь народ пугливо уходит с дороги – красота!.. Конечно, несколько человек знают, ради чего ведут всю эту толпу, но остальные…
– Быдло, – сказал Макгрегор зло.
Кронберг посмотрел на него в ироническом удивлении.
– Не любишь ты простой народ, – сказал он с упреком, но, как мне показалось, слишком картинным.
Макгрегор удивился:
– А за что его любить?
– Ну… хотя бы за то, что вышли мы все из народа, дети семьи трудовой…
– Не на тот мотив поешь, – уличил Макгрегор. – Пожил бы в нашей стране…
– Подзабыл, подзабыл, – признался Кронберг. – А когда-то эта песня звучала и у нас… Коммунистическая партия и у нас была силой. А вообще, разве хорошо не любить народ? Вот помню, было в России такое движение «народники». Образованные дворяне шли в народ, растворялись в нем, чтобы почерпнуть в нем исконно-посконную мудрость. Глубинную, настоящую!
– Что, – спросил Штейн с интересом, – почерпнули?
– Нет, – признал Кронберг, – вернулись разочарованные. Но это потому, что плохо искали. Или мелко рыли.
– А надо было глыбже?
– Исчо глыбже и глыбжее!
Макгрегор помалкивал, а когда разговор начал затихать, сказал лениво:
– Это срабатывает чувство вины. Вон у нас все еще чувствуют вину перед неграми. Нет-нет, уже не из-за того, что их прапрадедушки держали негров в рабстве. То было давно, а сейчас нашли новый повод чувствовать себя виноватыми. Это еще те народники, мать их, как говорят в России…
Штейн спросил удивленно:
– А что за новый повод?
– Потому, что и сейчас негров почти нет в университетах, – объяснил Макгрегор, – нет среди ученых, во всей Америке не найти негра-математика! Дурачкам все равно, что это не потому, что негров не допускают в высшие заведение, напротив – дурачье их туда затаскивает, но неграм самим больше нравится гонять в баскетбол и заниматься рэпом. Так и с крепостными в России, так и во всем мире с простолюдинами.
Кронберг послушал, сказал с удовлетворением:
– Ну хоть кто-то сказал концептуально! А то все упирают, что это быдло гадит в подъездах, спивается и блюет в подъезде. Вот и Макгрегор как-то блевал… Ну-ну, были свидетели! Ну и что, если нет записей? Ты тогда еще не был среди нас. Но к тебе уже присматривались… Ошибка в том… нет, это не ошибка, это просто очередной виток развития. Вот как пишет наш друг Юджин: сперва были рабы, потом стали простолюдинами. К ним относились, как и положено к низшему классу, но когда культура и прочее от элиты высшего света стали поступать в массы высшего света… хорошо я загнул?.. так вот среди этой массы и родилось то сочувствие к простолюдинам, что сперва родило гениальную мысль: они такие же люди, как и мы, – а затем уже совсем дурацкую: давайте им дадим те же права и свободы, какие у нас.