Синий Шихан (Роман 1)
Шрифт:
– За что он тут валяется, Гордей Севастьяныч?
– Тоже золота захотел... Поди слыхал про вчерашний ералаш? Он первый придумал ету каверзу, - ехидно проговорил Турков.
Привыкший к дракам и потасовкам в пьяном виде, Митька простодушно не придал вчерашнему происшествию никакого значения, да и не верил, чтобы кто-нибудь всерьез послушал табунщика. Он стал уговаривать атамана, чтобы тот отпустил Микешку и не наказывал. Ведь совсем недавно они с этим парнем горланили по ночам песни, до упаду плясали казачка. Не раз Митька приезжал в табун, ночевал у костра, слушая
Турков поупрямился немного, но, желая потрафить баловню судьбы, отругав Микешку разными словами, отрешил его от должности табунщика и отпустил.
– Ну и черт с ним, с табуном, - оставшись с Микешкой наедине, сказал Митька.
– Нанимайся к нам в кучера, слышь, а? У меня будет свой кучер, у Ивашки - свой. Дорогих лошадей заведем. Мы с тобой такое покажем! Разлюли-малина!
Посоветовавшись с Кошубеем, Микешка согласился.
– Знаешь что, Микифор. Я, слышь, женюсь...
– неделю спустя заявил Митька.
– Так скоро? Погулял бы малость...
– Маманя настаивает. С Аришкой у них разные теперь резоны получаются. Сноха хочет жить по-своему, а мы тоже. Да и невесту упущать не хочется.
– И невесту выбрали?
– Девки, Микеша, сами на гайтан мне повесятся, отбою не будет...
– Кого же все-таки решили посватать?
– А вот угадай.
– Прищуривая смеющиеся глаза, Митька пристально наблюдал за Микешкой.
– Я не Ванька-угадчик, - Микешка пожал плечами.
Сидели они под навесом на дышле пароконной пролетки. Митька надраивал щеткой сапоги, Микешка смазывал дегтем новые с набором уздечки.
– Не знаю, на кого и подумать...
Однако сердце Микешки, когда он перебирал девушек, защемило от какого-то недоброго предчувствия.
– Кто, по-твоему, самая красивая из наших станишных?
– пытал Митька.
– Это кому как, - неопределенно ответил Микешка, думая о Маринке.
А Митька, точно угадав его думку, проговорил:
– Я, конечно, Микешка, знаю, что-то у вас с ней было... Вы водились, ну и протчее... Только промежду нами тебе скажу: Маринка тоже мне давно нравилась... Я так думаю: кого она захочет, того и выберет... Мы решили ее посватать...
Микешка порывисто встал и повесил уздечку на вбитый в осокоревую соху железный гвоздь. Сердце его колотилось буйными, резкими толчками. Не глядя на своего нового богатого хозяина, вчерашнего товарища, отрывисто сказал:
– Ты верно говоришь: кого хочет, того и выберет... Только, Митрий, наперед тебе говорю. Рассусоливать я не умею. Прямо скажу! Под венец тебя не повезу, а то как бы, случаем, кони нас вместе с пролеткой под Красный яр не грохнули...
– А ежели она сама захочет?
– перекидывая на руках сапожную щетку, спросил Митька, нисколько не удивляясь Микешкиным словам.
– Как хочешь, так и понимай... Хоть сердись, хоть гневайся...
– Гневаться тут не за што... Спасибо, что сказал. Знать будем... Ты, конешно, посильнее меня, но сам понимаешь, я ведь теперь не в твоем косяке пасусь, тоже и лягнуть могу... Так-то, Микешка. Ступай покамест домой. Ежели нужно будет, я за тобой пришлю. Тоже скажу тебе напрямки:
Митька встал с дышла и вразвалочку пошел к сеням. Под вечер, нарядившись во все новое, привезенное братом из Оренбурга, захватив несколько кульков гостинцев, он, хмельной и веселый, тайком от матери, отправился к Лигостаевым. Митька решил сначала переговорить с Петром Николаевичем и Маринкой сам, а потом уже заслать сватов. Войдя в калитку Лигостаевых, Митька столкнулся у крыльца с Петром Николаевичем. Поздоровавшись, он неловко поскреб под фуражкой рыжие, завитые вязальной иглой кудри и без всяких околичностей начал:
– Вы меня, дядя Петр, часто ругали и за то и за се... И правильно вы меня ругали. А то бы жил я дурак дураком и золото в кормовой колоде не увидал бы... Досталось бы оно, конешно, купцу Буянову, который и так чуть Ивана не охмурил. И жить бы мне век оболтусом и быкам хвосты крутить... Вы, дядя Петр, очень сурьезный человек и очень нашей мамане нравитесь...
– Погоди, погоди, - засмеялся Петр Николаевич, начиная угадывать, что кроется за несуразным Митькиным вступлением.
– Ты, брат, такое завернул, что надо разобраться... Мамашу пока оставь, а толком говори, чем могу служить?
– Я ведь, как есть, Петр Миколаич, настоящая безотцовщина... Хочу, чтобы вы были мне заместо родного отца... и маманя тоже так говорит...
Тут Митька окончательно запутался, закрутил головой и забыл все приготовленные дорогой слова. А по двору, как назло, с ведром в руках прошла Маринка, насмешливо, как показалось Митьке, прищурив глаза, поклонилась и задержала свой взгляд на Митькиных кудрях и разнесчастных конопатинах. Отмытые душистым туалетным мылом, они, как конопляное семя, выступали по всему лицу отчетливо и ярко. Обдавая гостя запахом парного молока, Маринка прошла рядом, чуть не задев его плечом, и скрылась в сенях.
– Значит, Лукерья Глебовна говорит, чтобы я был тебе вместо отца? Да ты никак сватаешь меня за свою мамашу! А куда же я свою Степановну дену? шутил Петр Николаевич
– Что вы, дядя Петр!
– взмолился Митька.
– Я ить от чистого сердца... не того, а етого... На самом деле породниться хочу. Я ить нащет Марины!..
– Ах, насчет Марины! Это дело другое... Только чего же ты сам заявился? Разбогател - и обычаи позабыл.
– Да не-ет, не забыл. Все сделаем по-форменному... Мне хотелось сначала одному с вами потолковать... и с Мариной. Да с ней-то мало разговоров, а вот с вами...
– А по-моему, она тут первое лицо, - возразил Петр Николаевич, не зная, всерьез принимать Митькино сватовство или отшутиться.
– Хозяин есть хозяин, я так считаю, - расхрабрился Митька.
– Вот я человек богатый теперь, скоро выйду в господское состояние и Марину, значит, туда же поведу.
– В какое такое состояние?
– сдерживая клокотавший в горле смех, спросил Петр Николаевич.
– Известно, наше такое положение... Хоромы думаю себе построить, а Ивану - в отдельности, чтобы промежду нами никакого сумления в житье-бытье...