Синий Шихан (Роман 1)
Шрифт:
– Нету хозяин. Уехал... Ухади, а то стриляю адин-другой раз и собака пускаю...
– Убери ты своего кобеля!
– закричал Буянов. Но, видя, что это мало помогает, перешел на другой тон: - Ты хоть скажи, как тебя зовут?
– Мурат. Мы не желаем разговариват...
– Куда уехал?
– спросил Буянов и, достав из кармана мелкие деньги, бросил караульному под ноги.
Покосившись на серебряные монеты, Мурат почесал за ухом, дернул за собачью цепь и, не глядя на всадника, проговорил:
– Не хачу, денга не бросай. Мурат сам денга караулит, панимаешь?
– Перестань лопотать. Все понимаю.
Мурат, нагнувшись, подобрал деньги, сунул их Буянову.
– Ухади. Иван-ага, Митрий-ага в станицу ушла. Я тут хозяин, и правляйщий Тарас хозяин, он в земля вторая сутка сидит, никого пускат не велел, я никого не пускаю, хош!
Мурат отвернулся и пошел в другую сторону.
Обругав караульного, Матвей Никитич помчался в станицу. До самой Шиханской он гнал лошадь галопом. Скача по узкому проулку, Матвей Никитич едва не задавил Агашку, катившую от речки бочонок, который она замачивала в воде. Проезжая мимо дома Спиридона Лучевникова, раздразнил плетью кинувшихся к нему собак, яростно хлестнул ни в чем не повинного переходившего улицу теленка. Буянов очутился у ворот лигостаевского дома. Посмотрев на деревянного петуха, пристроенного на коньке тесовой крыши, на секунду задумался: заезжать к свату или нет? Сватовство теперь выглядело как-то не очень солидно... "Хоромы ждет зазнобушка, а на деле - гнездо воробушка", - теребя бородку, подумал Матвей Никитич. Взмахнув плетью, собрал поводья и молодо спрыгнул с коня. "Была не была, как говорится, а буланка со двора, и мы туда заедем. Все равно сына женить надо, не все еще наше пропало", - решил Матвей Никитич.
Всю дорогу в голове у него вертелся план, как выкрутиться из беды, спастись от разорения... Надо было принести жертву не господу богу, а самому сатане: повиниться перед Пелагеей Даниловной, деньжонок у нее перехватить... Хоть и опостылели ему эти черненькие усики, жирные ручищи, а ведь поди сразу-то и на козе не подъедешь. Вот тут и кумекай!.. Был бы сват побогаче, посоветовался бы с ним, помощи попросил, а то тоже нашел голытьбу, красота одна, толку-то что?
Привязав лошадь у калитки, Буянов вошел во двор. Молодой, но мощный лигостаевский вяз, как показалось Матвею Никитичу, вырос еще больше, шире распустил корявые буйные сучья, склонив густолистые концы веток к новому, недавно поставленному таловому плетню. В тени вяза на скамейке сидела Маринка и вязала из серого дымчатого пуха платок. В сторонке, в шелковом, фиолетового цвета бешмете, стоял высокий и стройный Кодар.
"Чего это она тут с азиатом рассусоливает? А он, смотри, какой веселый, как на картинке", - подумал Буянов, отвечая на поклон вскочившей и раскрасневшейся Маринки.
– Здравствуй, невеста, здравствуй! Родитель дома?
– Буянов сегодня был гораздо более сдержан, чем месяц назад.
Ответив, что отец дома, Маринка еще больше покраснела и убежала в избу предупредить родителей о неожиданном приезде гостя.
Кодар, по-восточному сложив руки на груди, поклонился Буянову.
Матвей Никитич небрежно
Кодар засмеялся и по-русски спросил:
– Здоров ли?
– А если не здоров, ты доктор, что ли?
– неприязненно косясь на его сиреневый с узорами бешмет, глухо буркнул Буянов. Кодар раздражал его своим веселым видом.
– Приезжай к нам в аул. Хворь вылечим, кумыс будем пить, жирного барашка кушать, - не обращая внимания на грубость Буянова, говорил Кодар, улыбаясь чисто выбритыми губами.
– Заехал бы, да ехало в бока въехало... Не до кумысов, хоть квасу бы напиться...
Из сеней вышел Петр Николаевич; поздоровавшись с Буяновым, пригласил его в дом.
– Некогда, сват... Дела такие, хоть башку с плеч...
– Матвей Никитич потряс головой и, выразительно кивнув на Кодара, добавил: - Мне с тобой поговорить надо.
– Иди, Кодар, там самовар готов... Я скоро вернусь, - сказал Петр Николаевич.
Кодар, поклонившись, стал подниматься по ступенькам крыльца.
Буянов с Петром Николаевичем отошли к вязу и присели на скамейку.
– Где тут у вас двор Ивашки Степанова?
– спросил Матвей Никитич и, сжав кулак, ударил себя по колену.
– Мне позарез увидать его нужно и потолковать...
– Почти шабер мой, через дом живет...
– Лигостаев показал рукой через плетень, где на свежих прутьях тальника шелестели начавшие вянуть листья.
– Ивана теперь не достать. Такой фарт выпал... Два дня почти всей станицей куролесили, насилу утихомирились. Слыхали, какое счастье-то Степановым подвернулось?
– Все знаю... Ивашка, подлец, разорил меня в пух и прах!
Буянов захватил в горсть седоватую бороду и, казалось, готов был вырвать ее клочьями. Браня Ивана, он поведал Петру историю с задатком.
– Я в это дело почти весь капитал вбухал, а остался на эфесе, ножки свеся...
– Вот оно какое дело!
Петр Николаевич слушал, сочувственно кивая головой, а в глубине души посмеиваясь над алчным купцом. В дальнейшем разговоре Лигостаев будто ненароком поведал о Митькином сватовстве и этим окончательно вывел Матвея Никитича из терпения.
– Тот, значит, пегий, меньшой? Видал на пашне... Да куда ему с рыжей-то мордой до Марины! Он и одного ноготка ее не стоит! Ты, сват, не сумлевайся, мое слово крепкое. Я еще не совсем опростался. Да и план у меня есть один... Уж себя закабалю на веки вечные, а детей по миру не пущу. От своих слов я никогда не отказывался.
Петр Николаевич молчал.
Во дворе снова появилась Маринка. Она стала кормить около амбара цыплят. Маленькие, еще не оперившиеся, желтенькие, с пестрыми шейками цыплята, попискивая, жались вокруг неглубокой деревянной чашки и тыкали острые клювы в разваренное пшено. Из дому вышел Кодар; помахав Петру Николаевичу рукой, он исчез за воротами. Маринка обернулась и проводила его глазами. Это не укрылось от зоркого взгляда Матвея Никитича.
На крыльце несколько раз показывалась и Анна Степановна. Она знаками подзывала к себе дочь и что-то шепотом ей говорила, но к свату так и не вышла.