Синтез

Ярне Борис

— Алле, Ян привет… Понял, Акира всех обгоняет. Если до тебя не доходило, то убийства не было? Исключительный случай. Если узнаешь… Хорошо. Так, ещё. Алле. Извини, что отвлекаю от чего-нибудь праздничного. Ну, ладно, ладно. Можешь помочь? В среду, не знаю, когда было что-то… Да-да, ограбление банка, подрыв метро, зверское убийство, так далее. Последнее интересует. Перезвоню.

Максим ощутил, как его трясет. Он старался держаться, но напор был таким, что не заметить этого было нельзя. Он пропустил ещё рюмку. Он не дождался времени и набрал Змею. Змей говорил в трубке:

— Да Макс, была мутная тема. Дорогую девочку нашли в каком-то паскудном районе, голую, извини, подробностей нет у меня. Отвезли в морг, после перекинули

в реанимацию. Это в Тробинской, это, если не знаешь, там огромный морг. Но она до сих пор в реанимации. Похоже, либо повезло, либо… не знаю… если это она. Могу дать доктора, чтоб не послал тебя сразу, скажешь, что от меня. Авик Гаспарян. Если та, то, та, нет, извини, больше ничего нет.

— Спасибо, Лео!

— Да брось ты. Бывай.

— Что там? — спросил Акира

— Далеко до Торбинской больницы?

— За сорок минут доберёмся.

— Погнали.

В больницу их не пустили. Упоминание Гаспаряна на входе в больницу не подействовало. Судя по количеству катафалков, это действительно был скорее морг, а не реанимация.

— Рита на выезде. Сара! — воскликнул Максим. — Где тут автомат?

— Это уже слишком, — говорила Сара. — Торбинская больница — это как одна большая реанимация. Тебя в обычной больнице в реанимацию просто так часто пускают?

— Сара, — настойчиво произнес Максим, — ты же всё можешь, я знаю.

— Все может твоя жена будущая, она принцесса.

— Она на выезде, вернётся через час. Сара. Может, это всё не то и не о том, а мы тут развели, но… нам бы только убедиться.

— Я его или её знаю?

— Не близко.

— Не говори, если он или она труп. Позвони через десять минут.

Минуты стучали…

— Запоминай. Идешь в обход, там три входа. Тебе нужен левый, не перепутай. Входишь, тут же оказываешься перед лифтом. Напоминаю — не перепутай — это единственный путь, где можно обойтись без магнитных карточек. И ещё, пока не забыла, я тебе ничего не говорила. Дальше — пятый этаж. Выходишь — тут же на пожарную лестницу, по ней на шестой. На шестом спросишь твоего, как там его, и всё. Все пути обхода карточек запомнил? Кроме карточек, там ещё охрана, санитары и медсестры. Акира с тобой?.. Ну, где ж ему быть. Он тебя, наверняка и втащил в эту историю. Ладно, я не в курсе, что там, вообще, происходит. Всё, меня за тебя с твоей женой дядя итак скоро убьет. Пока.

— Пока. Спасибо, Сара.

Акира попался на полпути. Максим добрался до Авика Гаспаряна. Он был уже на одном шаге от того, что его схватят санитары, но успел накинуть белый халат и обратиться к доктору:

— Простите, доктор Гаспарян? Мне рекомендовал вас Леонардо Манчини. Могу я с вами поговорить?

— Не лучшее имя в списке моих почитателей, но, всё же, я вас слушаю, молодой человек. Имейте в виду, что тут пациенты находятся на, так сказать, последней стадии… надежды, поэтому, не удивляйтесь, если мне в срочном порядке придётся пойти и зафиксировать летальный исход. Что вас интересует?

— Меня интересует, не попадала ли к вам девушка лет двадцати пяти в период с 26 по 28 декабря. В тяжёлом состоянии… Больше я сказать ничего не могу.

Гаспарян внимательно посмотрел на Максима, словно изучая его на предмет цели его визита. Тяжело вздохнув, он сказал:

— Зная специфику занятий упомянутого вами гражданина, у меня складывается, возможно, неверное впечатление… Уж не добить ли вы её пришли?

Максим не мог произнести ни слова.

— Вы знаете её имя? — спросил доктор.

— Жанна, — несмело произнес Максим.

— Её отец здесь. Второй день. Отойдемте. Я хочу знать, какое отношение вы к этому имеете?

— Я даже не знаю, о чём идет речь.

— Присядем. — Гаспарян ещё раз внимательно посмотрел в глаза Максима, вздохнул и продолжил: — Совершенно случайно один из полицейских, патрулирующих соответствующий район, район, который, как правило, не патрулируют, выронил в окошко стакан с колой. И тут

он услышал слабый… это был не голос, он не смог объяснить, это был шелест: «Помогите». Я не знаю, как у неё это вышло, весь рот у неё был забит кровью и выбитыми зубами. Вы удачно попали, если так, можно сказать. Я её куратор. Мне всегда отдают тех, кого нужно… проводить… Не перебивайте. Я не могу понять, что за зверем должен быть человек… Не так выразился, что это за звери были… Её пустили на круг, и не раз, избили ногами, били по всем частям тела, в неё влили около литра джина. Что интересно, переломов, которые бы нельзя исправить, нет, лицо, а оно у неё прекрасно, можно восстановить, все гинекологические, все… — вы простите, не буду с вами обсуждать подробности, — это всё также поправимо. С нервами сложнее, но можно взяться. Одним словом, полгода-год и она будет той же Жанной Роллан. Но вот, в чём беда. Как вы думаете, почему отец её сидит уже третий день? Чтобы мы искусственно поддерживали её существование. Не потому, что она без сознания, или в коме, или, опять же… обойдемся без деталей… Как бы это сказать? У неё нет шансов. Я не могу этого объяснить. У нас состоялся консилиум. Ничего. Есть определенный срок, когда работает… Не буду я вам читать лекций… В нашем институте разработан прибор, поэтому нашу больницу и считают моргом, прибор, который контролирует жизнь всей системы организма. Если он показывает горизонтальную полоску, — буду с вами предельно прост, — система безжизненна, даже если она дернется в ту или иную сторону, не факт, что можно что-то сделать… Только кривая дает надежду на возможность выживания. У Роллан третий день прямая. Это конец, с этим нельзя ничего сделать, это ноль, это предел, это смерть. Я работаю тут довольно давно, но к этому привыкнуть не могу. Инсульт, инфаркт, рак, спид, и так далее… Это в конечном итоге превращается в прямую линию. Но, люди не хотят отключать прибор. Филипп Роллан, уважаемый человек… Третий день глаз не смыкает, боится, что она сама отключится или мы отключим. Я вам всё сказал. Прессе об этом говорить нельзя, в театре тоже. Что вы за человек такой? Я вам всё рассказываю. Вы молчите…

— Я друг, — только и сказал Максим. — Я… плохо понял то, о чём вы говорили… я… Вы сказали, что всё поправимо, но в то же время… нет шансов… как так?

— Всё, что мог сказать, я вам сказал, — проговорил Гаспарян.

— Могу я взглянуть на Жанну?

— Зрелище не для слабонервных. К тому же это запрещено.

— В рамках нашего общего знакомства.

— Пойдемте.

Максим шёл и чувствовал, как подкашиваются его колени. Он шёл, и ему становилось плохо. Гаспарян словно услышав его призыв, тут же выдал пакетик. Максим не успел его открыть, как его вырвало. Он старался глубоко дышать.

— Ещё пакет? — заботливо спросил Гаспарян

— Нет, спасибо.

Они дошли до палаты. Она была почти пуста. Только дежурная сиделка ждала чуда от приборов, да отец с потухшим взглядом. Максим взглянул на тело Жанны и не смог сдержать слез. Тело было накрыто простыней, из-под которой выходили разные трубочки, да провода. Лицо её было полностью забинтовано. Было понятно, что на всём теле не осталось живого места.

— Я вас помню, молодой человек, — сказал Филипп Роллан, протягивая Максиму руку. Максим пожал её и присел на корточки около Жанны.

— Молодой человек, здесь нельзя находиться, — заметила сиделка.

Максим не обратил внимания и прикоснулся к руке Жанны.

— Молодой человек, что вы делаете? — снова сказала сиделка.

— Ему можно, он друг. Скажите, молодой человек, кто такое мог сотворить? — спросил Филипп Роллан.

Слезы застелили глаза Максима.

— Я столько видел в жизни, но не понимаю, как… — у Филиппа Роллан не было слез, но его лицо дрожало.

Максим держал руку Жанны.

Максим не видел ничего перед собой, слезы застилали его глаза сплошной пеленой. Он продолжал держать руку Жанны. Филипп Роллан не унимался: