Синтез
Шрифт:
— Добрый вечер, дамы и господа! — бодро начал Томас. — От себя лично я хочу добавить, что Фридрих Шнайдер отец парламентария Томаса Шнайдера.
Смех и аплодисменты.
— Что вам сказать, мои избиратели? Я намеренно начал с местоимения «мои». Будучи избранным вами, я преклоняю голову. Я преклоняю голову. — Томас встал на одно колено и склонил голову, чем вызвал бурю аплодисментов. — Я давно отошёл от дел коммерческих, — лишь контролирую несколько крупных сделок, благо пока конституция ещё позволяет нам, низшим чинам законодательной власти, иметь бизнес, а то чаю в парламенте не на что было бы попить.
Смех.
— Но я всё не доберусь до основного. До того, к чему мы все стремились. Ульф Юнсон верно заметил — «Мы». Только вместе мы смогли устоять последние двадцать с лишним лет и уберечь от развала наш Город.
Аплодисменты. Подобно своим предшественникам в этом зале, Томас шёл с микрофоном по периметру зала вдоль столиков.
— Да, во многом мы застоялись. Многое мы никак не можем сбросить с себя, как ящерица, и забыть навсегда. Я очень сожалею о потере лидера коммунистической партии, Диего Санчеса. Он был достойным противником. Но, на его примере мы видим, как изжила себя та система. Ведь, согласно предварительному следствию известно, что его убийство это дело рук его же соратников, нечистоплотных, подлых завистников, которые, сами не понимая, или не осознавая, дискредитировали само движение. Мы за многопартийную систему, и нам совсем не нравится, когда мы теряем такого сильного лидера конкурирующей партии. Ведь какая может быть рыночная экономика без конкуренции?
Аплодисменты.
— Отдельно хотелось бы сказать о потере Фернандо Коста. Но, не будем превращать наше торжество в поминки. Итак, я о моих избирателях. Где мои избиратели, не вижу, где? Не слышу!
Возгласы, крики, аплодисменты. Как раз в этот момент Шнайдер приближался к столику, за которым сидел Максим.
— Так вот, друзья мои! Вы не мои избиратели! Вы избиратели той партии, которую поддержали, того пути, по которому хотите идти, и по которому мы поможем вам пройти. Пройти достойно! Прожить достойно! Построить достойный дом! Создать достойную семью! Вырастить достойных детей! Всё это вы выбрали, выбрав нас, нашу партию, в которой ваш покорный слуга лишь рядовой солдат.
Аплодисменты.
— Со многим нам ещё предстоит бороться. Много, — простите меня за выражения, но я пригубил немного… Простите?
— Простим! Мы тоже пригубили!
Аплодисменты. Смех.
— Много ещё в нашем Городе, в нашей жизни — швали, полно проституции, в чём бы она ни выражалась, всякой грязи, которая не хочет жить по нашим законам, которая предпочитает быть продажной! Конкурентный рынок, рынок — это совсем другое. А проститутка? Её место в подворотне! Верно?
Он стоял рядом со столиком Максима и последнюю фразу кинул прямо ему в лицо, обрызгав слюнями.
— Верно? Проститутке место в грязном подвале! Она мешает строить нам нашу жизнь, нашу достойную жизнь. Верно? — продолжал он.
— Верно!
И шквал аплодисментов.
— Если мы встретим проститутку, — я говорю сейчас образно, вы сами, я надеюсь, понимаете. А то решите, что я знаю, где эти существа обычно обитают…
Смех. Аплодисменты.
— Так, что мы сделаем с проституткой?
— В подворотню её! На свалку! Убить! Уничтожить, суку!
— Толпа разошлась, — заметил Купер, которому претило такое долгое нахождение Шнайдера возле его столика.
— Правильно, уничтожить! Есть, ещё, знаете, среди уголовников такое, когда их много. Я не могу этого говорить.
— На круг её! — заорали особо знающие гости.
— Всё, — продолжил Шнайдер. — Мы выбросим весь мусор, вычистим все…
— Стой…
В зале повисла пауза, не нарушаемая даже звоном бокалов.
— Простите? — Шнайдер развернулся.
— Стой, я тебе сказал, — Максим смотрел ему прямо в глаза.
— Охрана, — кто-то успел позвать.
— Всё в порядке! — в микрофон крикнул Шнайдер. — У молодого человека вопрос. Я вас слушаю? — Шнайдер улыбался Максиму той улыбкой, которой встретил его у президиума. — Молодой человек засмущался. Он, просто, никогда не слышал таких слов, я полагаю. Простите меня, уважаемый. Я несколько развязно себя веду? Ну, что ж, наболело. Постараюсь быть мягче. Я же говорил, хватили мы лишнего в диспуте. Да и не только в нём. Верно?
— Верно.
Смех. Аплодисменты. Смех.
— Ничего страшного, — сказал Шнайдер в микрофон. — Мне уже пора к столу, а то, мне кажется, я многое пропустил, пока гулял тут по залу.
Снова смех и аплодисменты. Шнайдер пошёл дальше.
— Стой! — хриплым голосом крикнул Максим.
На этот раз тишина воцарилась мертвая во всех значениях этого слова.
— Я стою, видите, — Шнайдер говорил в микрофон, продолжая играть на публику.
Никто из друзей Максима не понимал, что происходит. Посреди бального зала стоял один из влиятельных людей Города во фраке, при бабочке, с микрофоном. Напротив него стоял совершенно незнакомый молодой человек в черном костюме, в чёрной рубашке без галстука, и в этих… дурацких лакированных туфлях. И всё.
Максим подошёл ближе, встал в упор к Шнайдеру и сильно севшим голосом произнёс:
— Я тебя вызываю…
— Что, простите? — всё также, играя на публику, в микрофон спросил Шнайдер.
Максим выхватил у него микрофон и на весь зал прохрипел:
— Я тебя вызываю, тварь! Вызываю на дуэль! Стреляться! Прямо сейчас. Если ты, мразь, чего-то не понял, объясняю так! — Максим схватил с ближайшего столика бокал вина и выплеснул его содержимое Шнайдеру в лицо.
Часть XIII. Заключительная. Глава 1
Вся набережная была освещена праздничным огнями так, что создавалось впечатление искусственного дня, который по волшебству явился из тьмы и совсем не хотел покидать этой чудной праздничной ночи. За отелем была достаточно широкая береговая полоса, с двух сторон огороженная утесами. Скала с одной стороны, та из которой вырастал отель, море напротив, и с каждой стороны по скале, каждая их которых отлично защищала эту естественную площадку от внешнего вмешательства. Это пространство словно нарочно было создано для определенного рода уединений. Между морем и двумя боковыми утесами располагались узкие тропинки, позволяющие проникнуть на одинокий пляж, усыпанный мелкой галькой. Этот пляж Максим не раз наблюдал с балкона своего номера. Особенно его привлекали часы прилива, когда эта полоска берега оказывалась полностью отрезанной от мира. Он сравнивал этот, Богом забытый кусок суши, всё уменьшающейся под напором прибывающего моря, с собой. Вот так и его, думал он, когда-нибудь припрёт к скале и зальет соленой водой, давая понять, что со стихией шутить не стоит.