Синяя звезда
Шрифт:
Я попыталась испепелить его взглядом, но не успела, он щелкнул пальцами раньше. Тварь снова оказалась в первоначальной позиции. На этот раз я была готова и представила, что у меня в руке зеркало. Отраженный им луч вернулся к твари, она дико завизжала, из всех ее сочленений повалил пар. Прямо на моих глазах кипящие внутренности разлетелись по комнате, и если бы не Расмус, поставивший на их пути прозрачную стену, мы оказались бы по уши в вареном дерьме.
На этот раз я не дождалась аплодисментов, Расмус осуждающе покачал головой.
– Холли! – его голос прозвучал почти сердито. – Тебе нравится убивать?
Ничего мне не нравилось, я же не знала, что так получится! Зверюшку жалко и противно от своих подвигов… И потому хлюпнула носом, не заслуживала я таких обидных вопросов. Но тут же с ужасом увидела, что пальцы Расмуса снова собираются для щелчка. Что делать, метнулась в пустом сознании паническая мысль, что же мне сейчас делать?
Внутренности постепенно собирались в кучу, последовательно выстраиваясь в стоящую в углу мерзкую тварь. Я судорожно соображала, как мне выкрутиться. Тварь уже была почти целой. И внезапно мне стало понятно, как оно не сможет меня обидеть. Вернее, не как, а когда. Когда эта тварь была совсем маленькой, когда была младенцем, она никого не могла обидеть.
Я уставилась на нее, представляя себе фазы ее обратного развития. Тварь съежилась, как будто из нее вышел воздух, ее панцирь стал мягким, она обиженно заверещала, а под ней обнаружилась лужица. За моей спиной раздался гомерический хохот, я обернулась и обнаружила Расмуса на полу, корчившегося в приступе неудержимого смеха.
– Я опять сделала что-то не то? – обиженно осведомилась я у него.
Расмус внезапно прекратил ржать, сел, его морда стала абсолютно серьезной.
– Прости, Холли, я над собой смеялся, над тем, какой я дурак. Столько сил угробить на решение проблемы, чтобы получить мало устраивающий результат! А ты решила проблему единым махом, я потрясен. Но как ты лихо управляешься со временем, никак не ожидал. И когда ты только успела научиться? А?
Сколько можно терпеть подобное отношение? Сколько времени он будет считать меня малограмотной дурой? Не могу больше сдерживаться, тоскливо подумала я. Над головой Расмуса немедленно появилась не воображаемая, а достаточно реальная, вполне осязаемая банка с вареньем. Стекло стремительно разлетелось в стороны на молекулы, а варенье плюхнулось на лошадиную голову этого злодея. Он едва успел закрыть глаза, как оно ленивой струей медленно потекло по его физиономии. Не открывая глаз, он облизал губы и мечтательно заметил:
– Клубничное… Пора пить чай!
Сверкающая пелена защиты отлипла от стен, стянувшись вокруг Расмуса, забрав с собой варенье с его волос и лица, малолетнего злодея-инопланетянина из угла вместе с его лужей, а заодно и раздражение из моей души.
Расмус так и не встал с пола, насмешливо глядя на меня снизу вверх, сияющие искры резво мельтешили в его глазах. Ни слова не говоря, указательным пальцем он поманил меня, затем указал им на пол рядом с собой.
– Садись, поговорим немного.
Я села напротив. Расмус вытащил из воздуха голубой цветок, точно такой же, как тот, который он подарил мне при первом знакомстве. Тогда я достала оттуда же прозрачную вазу с водой, поставила между нами, воткнула в нее цветок, который немедленно принялся источать острый запах, от которого когда-то давно навсегда закружилась моя голова.
О, замысловатая моя судьба, подарившая мне этот странный сон, я так благодарна тебе! Как разноцветные стекляшки калейдоскопа, которые, складываясь случайным образом, отражаясь в зеркалах, образуют в каждое мгновение незнакомые сияющие узоры, так и мой сон, сшитый из лоскутков воображаемой реальности, дарит мне ощущение чуда, ибо что есть чудо, как не встреча с абсолютной неизвестностью непривычного?
Расмус тронул меня за плечо.
– О чем ты задумалась, Холли? А?
– О чудесах…
– Как интересно, – голос его был не столько заинтересованным, сколько печальным. – И я хотел поговорить с тобой о том же.
– Что за чудеса повергли тебя в мировую скорбь? – невежливо спросила я.
– Повергли не чудеса, а ты, – с тяжелым вздохом пояснил он, продолжая, – хотя следует признать, что ты тоже чудо, только еще то…
– Все, я окончательно перестала тебя понимать, – я наклонилась к вазе и понюхала цветок, уткнувшись в него носом. – О чем ты собирался говорить?
– О ценности жизни, – он внимательно исследовал взглядом потолок, только после этого взглянув на меня.
– Ты собираешься говорить о ценности жизни со мной? – моему возмущению не было предела. – Со мной, с женщиной?
– Не ты ли, о, женщина, недавно превратила некое, не спорю, неприятное, но живое существо в фарш? – изумился Расмус.
– Почему ты упрекаешь меня в этом? Вроде ведь сам собирался воевать с этими чучелами? А шрам у тебя на спине? Ты его на увеселительной прогулке получил, на долгую память?
– Воин стремится к победе, – взгляд Расмуса стал укоризненным, – но победа не обязана автоматически становиться уничтожением. Несомненно, речь в любом случае идет о насилии, которое пагубно само по себе. Но гибель живого существа – самый крайний случай, только для безвыходных ситуаций, когда остальные способы не работают.
– Неужели ты считаешь, что с подобными существами, вроде этого клешневатого кошмара, можно договориться?
– Холли, договориться даже мы с тобой не в состоянии, – ехидно усмехнулся он. – Но разве ты не выкрутилась, оставив учебного монстра в конечном итоге живым?
– О последствиях такого способа сохранения жизни можно дискутировать, – рассудительно заметила я. – Что может случиться с целой армией младенцев? Кто им будет подтирать носы?
– Странно, что подобные следствия тебя волнуют намного больше, чем гибель, – Расмус всерьез удивился. – Или ты считаешь, что противник, превращенный в котлету, не оставляет проблем? Скажи мне, Холли, ты когда-нибудь думала о своем внутреннем мире?
– Ну, положим, он настолько велик и многогранен, что говорить о внутреннем мире, как целом, не имеет смысла. Что конкретно тебя интересует?