Сион

Большая срая деревушка высоко взмостилась по желтой гор, - одной изъ самыхъ красивыхъ, по изящнымъ очертаніямъ вершины, на всемъ протяженіи военно-грузинской дороги. Эту гору точно не земля родила, а люди для забавы обтесали въ стройный кіоскъ — легкій и воздушный, даромъ что облака ходятъ по его вершин, и надо сутки убить, чтобы обойти кругомъ его подошву. Въ бокахъ кіоска, высоко надъ деревушкою, чернютъ пещеры, остатки древнихъ каменоломенъ. Изъ сіонскаго камня построены почти вс церкви между Млетами и Владикавказомъ; еще при цариц Тамар, - этой грузинской Семирамид (XI вкъ), — брали здсь камень. Есть на Казбек Стефанъ-Цминда — та самая заоблачная келья, о которой мечталъ Пушкинъ, и у стнъ которой похоронилъ свою Тамару Лермонтовъ. Построилъ ее богатырь-разбойникъ съ Сіонской горы. За восемь верстъ отъ Казбека ломалъ онъ камень и носилъ

на плечахъ на заоблачную вышку, нечеловческимъ трудомъ искупая свое кровавое прошлое. Долго это дло длалось; по одному камню въ день едва одолвалъ гршникъ, при всей своей богатырской сил! Наконецъ, стала изъ того камня на Казбек церковь, простились разбойнику его грхи, и онъ умеръ въ мир съ людьми и Богомъ. Такъ разсказываютъ въ аулахъ Сіона и Казбека. Въ настоящее время пещеры каменоломенъ служатъ хлвами для баранты. Въ одну изъ нихъ входитъ тысяча восемьсотъ барановъ; другія мене уемисты.

Я приближался къ Сіону пшій. Время было полуденное. Въ горахъ шла косьба; аулы стояли пустые, точно мертвые. Великанъ-овчарка, единственный стражъ покинутаго жителями селенія, уныло бродила по ввренному ей району; я издали видлъ, какъ она перепрыгивала, по плоскимъ крышамъ саклей, съ улицы на улицу или, врне сказать, съ одного яруса Сіона въ другой. Она почуяла меня по втру, бросилась мн на встрчу, стала на границ своихъ владній и зарычала, щетиня блую шерсть. Пройти, значитъ, нельзя. Горныя овчарки имютъ характеръ серьезный. Еще вопросъ, съ кмъ опасне схватиться — съ мелкимъ ли казбекскимъ медвдемъ, увальнемъ и порядочнымъ трусомъ, или съ грузинскою овчаркой — могучей, быстрой, безстрашной. Въ Коби овчарки, среди благо дня, трепали меня не на животъ, а на смерть; напрасно рубилъ я ихъ своей тяжелой дорожной дубинкой съ желзнымъ топорикомъ, вмсто набалдашника, — проклятыя только больше свирпли; не помогъ и револьверъ… Если бы на мои выстрлы не прибжали пастухи, хозяева овчарокъ, мн не уйти бы живому. А и стрлять то опасно: горцы своими собаками дорожатъ, какъ родными дтьми, и за убитаго пса легко поплатиться, если не жизнью, то увчьемъ.

Въ виду такого опыта, я философически услся на камень, саженяхъ въ пяти отъ овчарки, распаковалъ свой дорожный ранецъ и принялся завтракать, а овчарка не мене философически улеглась на солнечномъ припек, не спуская съ меня внимательныхъ глазъ. Горцы собакъ совсмъ не кормятъ: чмъ кормить? самимъ есть нечего! Тмъ не мене, отъ чужого человка врные зври ни за что не возьмутъ пищи. Отчего? — принципъ ли у нихъ такой собачій или но многократному опыту псовъ — сродичей и знакомцевъ — они боятся отравленія, — кто ихъ знаетъ. Я пробовалъ бросать своему стражу кусочки холоднаго ростбифа, но стражъ только косилъ на нихъ налитыми кровью глазами и рычалъ — и гнвно, и жалобно вмст. Должно быть, въ эти минуты искушенія онъ глубоко меня ненавидлъ.

Подошли сіонцы — косцы съ горы Ахалциха — и освободили меня изъ подъ караула. Овчарка мгновенно превратилась изъ врага въ друга, завертла хвостомъ и съ голоднымъ проворствомъ подобрала разбросанную мною говядину.

Сіонъ — селеніе священное; его чтутъ и мусульмане. Его церковь — какъ бы отдленіе тифлисскаго Сіонскаго собора, этой «Божьей крпости», твердыни христіанства въ Закавказьи. Церковь хевскаго Сіона, говорятъ, построена еще царицей Тамарой. Впрочемъ, здсь всякое зданіе, если ему за сотню лтъ, ложится на совсть этой многотерпливой Тамары. Въ церкви бдно и скромно. Показали мн два-три складня старинной чеканки, древній серебряный крестъ и паникадила, пожертвованныя однимъ изъ второстепенныхъ героевъ послдней турецкой войны, — и все тутъ. Въ древностяхъ я ничего не понимаю, паникадила плохи, а архитектура церкви ничмъ не отличается отъ архитектуры другихъ грузинскихъ церквей: вс он — на одинъ ладъ, вс — кубышками, и красивы бываютъ только тогда, когда он громадны. Лишь весьма большіе размры — какъ у храмовъ Мцхета, напримръ, — придаютъ имъ величіе и внушительность.

При Сіон есть священная роща. Это чудесная чаща дуба, тополя, рябины, акаціи — чаща заповдная и запретная.

— Мы изъ этой рощи даже сучка на палку не беремъ, — объяснялъ мн церковный староста, — Божья роща. А позволь отсюда дрова возить, завтра бы стало голое мсто. У насъ лса нтъ. Въ Капкай [1] за дровами здимъ.

— А охотиться здсь позволяется?

— Какъ же нтъ? Безъ охоты насъ зврь одоллъ бы.

— Чекалки?

— Чекалка — какой зврь! У насъ большіе волки водятся. Казаки изъ форта сказываютъ, — какъ у васъ въ Россіи. На дняхъ одинъ у насъ убилъ рысь, а прошлою ночью самка подходила къ деревн, кружила около баранты. Нашъ Димитри палилъ по ней, ранилъ… пошелъ теперь по крови искать слда… Вотъ онъ самъ идетъ…

Подошелъ

Димитри — молодой стройный парень, оборванецъ съ очень недурною двухстволкою за плечами. Завязался быстрый разговоръ по-грузински, да еще на горномъ нарчіи; я мало что понималъ.

— Нашелъ Димитри рысь, — обратился ко мн староста по-русски, — сдохла. Подъ лопатку пуля пошла. Диво, какъ ушла она въ лсъ живая.

— У рыси шкура такая, — возразилъ Димитри:- она не даетъ крови сильно течь, затягиваетъ рану. Если рысь сразу не упала, у нея всегда хватитъ силы добраться до своего мста.

— Шкуру дралъ? — спросилъ староста. — Вотъ господинъ купитъ.

— Нтъ. Что драть? гнилой зврь. Полдня на солнц пролежалъ, — никуда не годенъ. Мхъ — какъ пухъ — лзетъ и къ рукамъ пристаетъ… Батоно [2] , - обратился ко мн Димитри, — я и котятъ нашелъ… купи котятъ!

— Гд же они?

— Въ нор. Вмст брать ихъ пойдемъ.

— Почемъ знаю? одинъ зврь, два зврь… Сколько зврь, столько абазъ [3] .

Отправились. Идя рощею, я удивлялся свжести этого заповднаго лса: тутъ бы вковымъ дубамъ стоять, а не молодняку.

— У насъ дерево недолго растетъ, — объяснилъ Димитри, — дереву земля нужна. У насъ земли — аршинъ внизъ, а дальше — камень. Корень найдетъ на камень и завянетъ, или прочь, на сторону, ползетъ. Встртитъ другой корень: либо самъ пропадетъ, либо встрчное дерево засохнетъ.

Мы пришли въ глухой уголокъ. Въ носъ шибнулъ спиртуозный запахъ звринца. Логовище рыси помщалось въ углубленіи, подъ навсомъ мшистой срой скалы. Кабы не запахъ, — и не найти бы этого жилья: такъ хорошо прикрыли его частыя втки прислонившейся къ скал молодой рябины. Димитри ткнулъ шомполомъ въ углубленіе. Раздалось ворчанье — гнвное, но пресмшное: какимъ-то ломаннымъ, кадетскимъ басомъ пополамъ съ. хриплымъ дискантомъ. Димитри надлъ на руку папаху, сунулъ въ гнздо и быстро вытянулъ, точно рыбу на удочк, маленькаго котенка, уцпившагося за папаху когтями. Недоумніе, гнвъ, испугъ зврька — не подлежатъ описанію: эту уморительную мордочку надо видть, чтобы постичь ее и оцнить…. За цервымъ котенкомъ тмъ же самымъ способомъ былъ выуженъ второй и послдній.

Отъ зврьковъ я, конечно, отказался: куда мн было ихъ тащить пшему? Но скромную цну ихъ я заплатилъ Димитри съ удовольствіемъ: спектакль дикихъ зврятъ въ родной имъ обстановк, на свобод, стоилъ побольше двухъ двугривенныхъ.

Мы вернулись въ деревню. Димитри слъ на коня и помчался въ Гудушаури:

— Тамъ бекъ живетъ, — онъ у меня моихъ зврятъ купитъ… А ты, прохожій, пожди, не уходи, — гость будешь. Вернусь — барана рзать будемъ, вина достану…

Я достаточно понаметался въ обхожденіи съ горцами, чтобы знать, что по этикету ихъ гостепріимства позволительно внести чужому человку въ хозяйское меню, что — нтъ. Поэтому въ вопросъ о баран я и мшаться не сталъ, но, когда Димитри выхалъ изъ Сіона, спросилъ себ другую лошадь и потихоньку създилъ въ духанъ, на полъ-дорог отъ Казбека, откуда и привезъ бурдюкъ вина — свою долю въ предстоящемъ пиршеств.

Поили и кормили всю деревню, — по крайней мр, всхъ, кто не заночевалъ на ахалцихской косьб. Веселились и мужчины, и женщины: грузинки — а въ особенности горянки — не дики и не чуждаются мужского общества, тмъ боле, что, благодаря истинно-рыцарскимъ нравамъ патріархальныхъ горныхъ захолустій, он въ этомъ обществ настоящія царицы. Пали сумерки. Угасшій дневной свтъ мы замнили кострами. Духъ кизяка отравлялъ нсколько обоняніе, но — «маленькія непріятности не должны мшать большому удовольствію» — сказалъ философъ. И долго еще у красныхъ огоньковъ хлопали ладони въ тактъ лезгинк — медленной горной лезгинк, съ дробной выступью и бараньимъ топотомъ носковъ, долго раздавались псни, похожія на завыванія, и завыванія, похожія на псни. Староста и Димитри переводили мн, чего я не понималъ самъ. Одна псня удивила меня своей отвлеченностью. Къ сожалнію, я потерялъ ея дословный прозаическій переводъ, а въ стихотворномъ, который я попытался сдлать впослдствіи, въ Тифлис, мн пришлось все-таки немножко «модернировать» подлинникъ. Тмъ не мене, я предлагаю этотъ текстъ читателю: общее понятіе объ оригинальной, въ особенности для полудикаго грузина, псн онъ получитъ. Тема — тоска по родин горца, попавшаго на югъ, въ счастливые сады Персіи: