Сирена (ЛП)
Шрифт:
– Ты играл ее, когда я пришла к тебе домой.
Она помнила ту ночь, как вчера - как она скользнула через обитую деревом заднюю дверь, преследуя музыку, раздающуюся в изысканной гостиной Сорена. Она стояла, молча наблюдая за священником - в ту ночь ставшим ее любовником - как в свете одинокой свечи, он играл самое прекрасное музыкальное произведение, словно оно было написано им для нее.
– На следующее утро я впервые проснулась в твоей постели.
– Лучшая ночь в моей жизни, - сказал Сорен.
– И в моей.
Почувствовав былую тягу этой любви, Нора выпрямилась, стараясь
– И когда в церкви появился рояль?
Сорен улыбнулся.
– В день моего рождения, некий таинственный незнакомец доставил к моему дому инструмент фирмы B"osendorfer, марки Imperial. Таким образом, я подарил церкви свой прежний рояль Steinway.
– Очень благородно со стороны незнакомца, - с застенчивой улыбкой произнесла Нора.
– Полностью согласен. Хотя старый рояль, до сих пор, играет великолепно.
– У него уже сто лет проблемы с педалью.
– Да, и чья в этом вина?
– Не моя, - возразила Нора, - помнишь, что ты тогда со мной вытворял? Мне надо было за что-нибудь держаться, разве нет?
Сорен опустил глаза на свои руки. Его нависшие над клавишами пальцы, беззвучно перебирали призрачные ноты.
– Ты могла держаться за меня.
Нора лишь сглотнула, оказавшись в таком редком состоянии безмолвия. Вероятно, ощутив ее неудобство, Сорен опустил руки на клавиши, и снова заиграл.
– "Лунная Соната" необыкновенное произведение, - сказал Сорен, - его называли "ламентацией". Во время игры и бесконечных повторений чувствуется грусть, нужда. Сонату легко играть, но безумно сложно играть хорошо. Арпеджио предусматривает свободу выражения. Слишком много свободы для неискушенных, неумелых рук. Говорят, что Бетховен сочинил ее для семнадцатилетней графини Джульетты Гвиччарди. Возможно, он ее любил. Скорей всего, он попросту пытался ее соблазнить.
– Со мной это бы сработало.
– С тобой это и сработало.
На этот раз, улыбнувшись вызванным словами Сорена воспоминаниям, Нора в который раз с нежностью провела ладонями по роялю.
– Боже мой, на этом инструменте совершались невиданные акты преступления против природы.
– Надеюсь, ты не имеешь в виду мою игру.
– Ни в коем случае. Я знаю, какие одаренные у тебя руки.
– Прошу соблюдать некоторую благопристойность. Мы в церкви, Элеонор, - с наигранной строгостью напомнил ей Сорен.
– Простите, Святой Отец.
Выражение ее лица превратилось в шуточную маску раскаяния.
– Конечно, малышка. Я могу простить тебе что угодно. Но не рассчитывай, что в один прекрасный день, тебе за это не воздастся.
Прежде чем Нора успела ответить, за дверьми послышался безошибочный скрип кроссовок по деревянному полу. За ним последовал еще один, более громкий скрип, потом раздался оглушающий детский хохот.
– Делу время.
Сорен поднялся со скамьи. Пройдя с ним мимо рядов, Нора оказалась вне святилища. Из церкви они последовали на звук детских голосов, раздающихся со стороны помещения, являвшегося общинным залом и столовой. Сорен провел ее в общинный зал, часть которого отводилась под спортивный зал, часть под приемную, где ей открылась сцена настоящего животного хаоса. Мысленное описание Норы оправдалось после того,
– Что происходит? – спросила она, как только они нашли тихое место, рядом со столовой.
– На воскресенье дети репетируют спектакль, названный "Страстями", - объяснил Сорен.
Повсюду малышня бегала к родителям, от родителей, иногда через родителей. Однако, как только появление священника стало очевидным, гул стих, и начал устанавливаться порядок. Нору всегда восхищало это качество в Сорене. Своему присутствию он позволял говорить гораздо чаще своих слов. Нора остановила свой взгляд на отдаленно знакомой женщине. Как только очертания ее лица проявились лучше, она узнала владелицу, которой оказалась Нэнси Джеймс, одна из ее любимых приходских матерей. Временами, Норе было сложно представить, что всего лишь пять лет назад она посещала эту церковь, нянчила этих детей, общалась с этими родителями. В конце концов, поймав взгляд женщины, Нора улыбнулась. Через мгновение, узнав ее, Нэнси вернула улыбку. Пять лет… казалось, это было только вчера… или миллион лет назад.
– Они знали о нас?
Нора наклонила голову в сторону группы родителей. Она говорила неуместно тихим голосом. Среди всей этой малышни, она могла ничуть не страшась, прокричать свой вопрос Сорену.
– Я, до сих пор, священник. Смею предположить, что либо они никогда не подозревали, либо их никогда не волновало.
Нора невесело усмехнулась.
– Бывшая арестантка Элль Шрайбер и пресвятейший Отец Стернз. Конечно, они никогда не подозревали.
– Элеонор, они никогда не думали о тебе настолько плохо, насколько ты считаешь. Когда ты вернешься, они примут тебя с распростертыми объятиями.
– Я не вернусь.
Сорен изогнул уголки своих красивых губ в слабой улыбке.
– И, тем не менее, ты здесь.
Начав было спорить, в конце помещения Нора увидела проблеск зеркально-бледных глаз и застыла.
– Микаэль, - выдохнула она.
– Да, в этом году он помогает с постановкой "Страстей". Он довольно неплохо ладит с детьми. Среди них он расслабляется, что в иных ситуациях дается ему непросто.
На данный момент Микаэль выглядел каким угодно, только не расслабленным. Его длинные волосы были собраны в хвост, однако Нора заметила несколько выбивающихся, обрамляющих его лицо прядей. Дети безостановочно суетились. Он поправлял нимбы, подвязывал крылья, помогал маленьким ангелочкам… Когда "пастырь" чуть не налетел на Микаэля, он рассмеялся и ушел с пути.
– Он в порядке? – спросила Нора, терзаемая чувством вины.
– Микаэль и его мать стали прихожанами нашей церкви более двух лет назад. И его нынешнее состояние, действительно, самое удовлетворенное из всех, что я когда-либо видел. Сейчас он умиротворен. Почти счастлив. В его глазах читается новый посыл. Облегчение.
– Облегчение… что он не один?
– Да. Я рассказал ему о нас, о том, кем мы являемся, о том мире, в котором мы живем. Понимаю, что делая это, я сильно рисковал, но он успел впитать слова своего отца и убедить себя в своей ненормальности, в безнравственности своих желаний. Но слова действенны, только когда…