Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея
Шрифт:
Глядя на нее, как завороженный, он приблизился. Опасливо тронул ее щеки, потом лоб. Кончиками пальцев провел по шее, по руке, по бедру. Элизабет вздрогнула, когда он осмелел настолько, чтобы очертить контуры ее грудей.
– Прости, дальше я не пойду, – сказал он, отступая.
– Нет, нет, Ричард! Продолжай! Обними меня покрепче. Ты нужен мне, я уже не боюсь. Ну же, обними!
Она увлекла его к кровати, на которую они вскоре и упали, тесно обнявшись. Сначала целовались очень робко, очень нежно, и сладость этих поцелуев сводила на нет нервное напряжение, которое они оба испытывали.
Ричард
Их губы заново узнавали друг друга – в гармонии, в нежности. Мало-помалу Элизабет расслабилась, ушли все тревоги и страхи, и она с изумлением почувствовала, что снова его хочет. Взяла руки мужа и направила их к грудям с затвердевшими сосками. Он поласкал их немного, потом накрыл ладонями, а потом осыпал пылкими поцелуями.
– Не снять ли тебе сорочку? – невинно поинтересовался он. – В комнате так жарко…
– И ты тоже можешь раздеться, – выдохнула Элизабет. – И закрыть двери на ключ.
Ричард встал и сделал, как она попросила. Он принуждал себя к спокойствию, но в предвкушении такого нежданного счастья сердце то и дело срывалось в галоп.
«Может, она еще передумает!» – говорил он себе.
Когда он вернулся к кровати – в одних кальсонах, с обнаженным торсом, Элизабет уже лежала на красном атласном стеганом одеяле с закрытыми глазами, восхитительная в своей наготе. Нательная сорочка комком валялась на коврике.
«Хотя бы этому старому извращенцу не досталось шанса ею полюбоваться! – подумал он, не в силах отвести от молодой женщины глаз. – Поддавшись своим грязным инстинктам, Ларош осквернил и унизил ее, удовлетворил низменную похоть. Спасибо, Господи, что теперь Элизабет – моя жена, и я готов довольствоваться созерцанием этой красоты!»
Приоткрыв глаза, она увидела, что Ричард стоит у кровати и смотрит на нее с бесконечной любовью и восхищением. Сладостное тепло, зародившееся внизу живота, растеклось по ее телу, проникло в каждую клеточку.
«Я исцелилась! Мне уже не страшно!» – обрадовалась Элизабет.
И позвала его улыбкой – алчущая и отдающаяся его власти. Не веря своей удаче, Ричард снова прилег, подрагивая от возбуждения. Громыхнул гром. Только сейчас любовники заметили, что в комнате темно и что солнце спряталось за серо-синими тяжелыми тучами.
– Хорошо, если бы пошел дождь, – прошептала Элизабет. – Прошу, целуй меня, целуй крепче!
Он откликнулся на эту тихую мольбу, от игры губ и языков воспламеняясь все больше. Он так хотел обладать ею, до дрожи, и с трудом сдерживался.
– Любимая, не хочу ни к чему тебя принуждать.
От сдерживаемой страсти его голос охрип. И вдруг, не думая больше ни о чем, он сунул руку меж ее бедер, чтобы подразнить интимный цветок, встретивший его таким знакомым шелковистым теплом и мягкостью. Когда мужские пальцы стали ласкать ее бутон любви, Элизабет застонала от наслаждения.
– Ричард, я тебя люблю! – прошептала она. – Иди ко мне, я не боюсь!
Она обнимала, тянула его на себя, впивалась пальцами в плечи, а ему – ему хотелось кричать от радости. Очень медленно и деликатно он вошел в нее и был тут же вознагражден: с коротким восторженным криком она обвила ногами его бедра.
В любовной горячке они почти не слышали шума грозы, они наслаждались и любили, позабыв об апрельской трагедии. Торжествуя, задыхаясь от счастья, Элизабет смеялась, и плакала, и льнула к любимому.
Черный призрак со страшным, перекошенным лицом больше не имел власти ни над ее телом, ни над сердцем. Мучительная сцена на чердаке, отмеченная насилием и ужасом, лишилась своего яда.
– Лисбет, любимая моя! – снова и снова шептал Ричард ей на ушко, не забывая и о поцелуях.
Когда супруг рухнул на постель рядом, в последнем толчке извергнув в нее свое семя, Элизабет посмотрела в окно, привлеченная певучим стуком дождя по крышам. Воздух посвежел, и дышалось теперь легко. Завтра, завтра они отправятся в плавание по бескрайнему океану, и будет много-много ночей любви под убаюкивающий плеск волн…
– Я счастлива, – призналась она. – У нас начинается новая жизнь.
Ричард, растроганный до слез, поцеловал ее в лоб, потом взял ее левую ручку и приподнял, чтобы лучше видеть золотое обручальное кольцо, которое сам надел ей на палец в знак вечной любви и верности.
3. На набережной в Гавре
Элизабет, элегантная в своем юбочном костюме с приталенным жакетом, разглядывала громадное паровое судно «Гасконь», на котором ей предстояло отправиться в Нью-Йорк. Оставив ее дожидаться возле сходней для пассажиров первого класса, Ричард пошел регистрировать билеты. Вокруг толпились и галдели люди, в ярко-синем небе парило множество чаек.
На палубе парохода работал персонал в униформе Трансатлантической судоходной компании. Ветер развевал разноцветные флаги на мачтах.
И все это, вместе взятое, создавало радостное настроение, как будто вот-вот случится что-то хорошее. Молодая женщина подумала, что ничего, в общем-то, не изменилось за тринадцать лет, отделявших ее от того, первого отъезда в страну надежд – Америку…
– Поберегись! – крикнул подросток в полотняной бежевой каскетке.
Она отшатнулась, и вовремя: мимо прокатилась тяжелая тележка с багажом. Элизабет сразу вспомнились родительские чемоданы, какими она нашла их на сумрачном чердаке, в башне.
– Это несправедливо! И я так ничего и не предприняла! – прошептала она.
Ей на плечо опустилась чья-то рука, и молодая женщина вздрогнула. Это была Бонни, и вид у нее был довольный.
– Я не расслышала толком. Ты о чем-то задумалась, а потом пробормотала что-то насчет несправедливости.
– Я думала о людях, которые избили моего отца тут, в Гавре. Наверняка эти бандиты, которых нанял Ларош, до сих пор живы. И я прекрасно помню, что они у папы отобрали: золотые карманные часы, которые ему подарил дедушка Туан, медальон «Святой Христофор» и даже обручальное кольцо. Бонни, папа остался жив только потому, что их спугнул какой-то железнодорожник. И эти мерзавцы сбежали.