Сиротка. Нежная душа
Шрифт:
Отец нашел ее восхитительной. Они поужинали в ресторане отеля под люстрами со сверкающими подвесками. Эрмин заказала креветки и филе семги, а на десерт — мороженое со взбитыми сливками. Есть не хотелось; Эрмин казалось, что начался обратный отсчет, неумолимо приближающий час прослушивания. Жослин с удовольствием съел свою говяжью отбивную с перцем и кусок шоколадного торта. За столом они обменялись всего несколькими невинными фразами, поскольку оба стеснялись говорить: вокруг беседовали другие клиенты ресторана, звенела посуда.
И отец, и дочь испытали облегчение, оказавшись на Террас-Дюферрен. Ночь была прохладной, ветер
— Давай пройдемся до крепости, — предложил Жослин. — Я читал, что Квебек был одним из немногих укрепленных городов в Канаде и даже во всей северной Америке. Стены этой крепости — свидетели нашей истории!
Военное прошлое города интересовало молодую женщину меньше всего. Ей не терпелось увидеть Капитолий и торговые улочки с их магазинами.
— Завтра я куплю подарки для Мукки, Шарлотты, мамы и Мирей, — сказала она с уверенностью. — Двойняшки еще такие маленькие, что было бы глупо привозить им игрушки. Господи, я забыла о Мадлен, хотя точно знаю, что ей подарить — молитвенник и серебряные четки!
— Мне тоже нужно сделать покупки, — пожаловался ее отец. — Лора хочет пеленать нашего малыша в английские пеленки! Еще нужны качественные погремушки и башмачки. Мы пойдем в квартал Сен-Рош, на улицу Сен-Жозеф [53] , там много хороших магазинов. И очень многолюдно. А послезавтра, доченька, ты пройдешь прослушивание.
53
Улицу Сен-Жозеф называют еще Квебекским Бродвеем, в подражание Нью-Йорку с его знаменитой авеню.
— Увы, я только об этом и думаю! — призналась она. — Не знаю, какое платье мне надеть, как причесаться, и еще мне кажется, что я не смогу произнести ни звука!
Несмотря на ласковые и ободряющие слова отца, ей не хватало женского общества. Наивная вера Шарлотты или пламенный энтузиазм матери — она нуждалась в них как никогда, равно как и в их советах и улыбках.
Осмотрев ворота Крепости и ее бесконечно длинные стены, они вернулись в Шато-Фронтенак. Оставшись в комнате одна, молодая женщина отдалась детскому восторгу, осматривая роскошный декор места, где ей предстояло уснуть. Она села в ванну и расслабилась в теплой душистой воде, а выйдя из нее, какое-то время рассматривала в зеркале свое перламутрово-белое обнаженное тело в крошечных блестящих капельках влаги.
Через пять месяцев после родов формы ее поражали своим совершенством. Пусть и не такая худенькая, как в подростковом возрасте, Эрмин оставалась стройной, с крепкими круглыми грудями, тонкой талией и бедрами римской Венеры. Закрыв глаза, она позволила себе предаться эротической грезе. Тошан был с ней, и тоже абсолютно нагой.
«Я бы протянула руки и погладила его по гладкой, мускулистой груди… Он обнял бы меня и с улыбкой подтолкнул прямо к кровати!»
Она сдержала вздох сожаления. Желание любви преследовало ее. Но Эрмин взяла себя в руки и надела ночную сорочку. Устроившись на шелковистых простынях, она какое-то время лежала без сна, зная, что чуда не случится — Тошан не появится из темноты, чтобы обрадовать ее ласками, взять ее и подарить пронзительное удовольствие, настоящий экстаз.
— Тошан,
Эрмин не знала точно, за что просит прощения. Они с мужем жили в разлуке с первого дня нового года, и теперь это вдруг показалось ей абсурдным.
Она довольно быстро заснула, утомленная поездкой и переменой места.
На следующий день Жослин сдержал слово: они посетили самое сердце Квебека и прошлись по улице Сен-Жан, где полюбовались монументальным фасадом Капитолия. Знаменитый театр, постройка которого завершилась в 1903 году, часто называли Аудиториумом. В построенном из розового кирпича, как и Шато-Фронтенак, здании имелись, кроме прочего, кинотеатр и кабаре, где можно было поужинать и одновременно посмотреть представление. Также на театральной сцене ставились оперетты, оперы, выступали артисты.
— Папа, мне страшно, — позднее призналась Эрмин.
— Не надо бояться! Лора порекомендовала мне купить для тебя платье, если возникнет необходимость. Похоже, даме для храбрости просто необходим новый наряд! Давай выберем для тебя подходящую материю.
Слова отца позабавили молодую женщину. Они сели в такси и отправились на улицу Сен-Жозеф с ее многочисленными магазинами.
— Ты не забыла, что сегодня мы ужинаем с Октавом Дюплесси? — спросил у нее Жослин. — Встреча назначена в отеле на семь вечера.
— Разве я могла забыть об этом! — возмутилась она. — Хотя я бы предпочла более скромную трапезу, с тобой.
Эрмин робела при мысли о новой встрече с импресарио. Она прекрасно помнила этого мужчину с правильной речью и прямолинейными манерами. Но обилие витрин и широкий выбор товаров, каких она никогда не видела ни в Валь-Жальбере, ни в Робервале, в конце концов отвлекли ее. Она купила платье из бледно-голубого муслина с широкой юбкой и приталенным корсажем. Поясок подчеркивал ее тонкую талию.
— Я надену его сегодня вечером и завтра на прослушивание, — сказала она отцу.
Жослин не был знатоком женской моды, но, живя с Лорой, научился высказывать свое мнение о нарядах.
— Ты будешь в нем очень красивой, — сказал он. — Голубой тебе удивительно идет!
Октав Дюплесси подумал так же, увидев Эрмин за столиком в ресторане гостиницы. Холостяк и любитель хорошеньких женщин, импресарио не без волнения думал о новой встрече с молодой певицей. В глубине души он сомневался, что она когда-нибудь решится приехать на прослушивание, чего он страстно желал. Поэтому, когда Дюплесси услышал ее голос по телефону, сердце его забилось быстрее. Сначала Эрмин что-то говорила ему о письме, которое он так и не получил, где она просила его больше ей не писать и не звонить. Потом пустилась в путаные объяснения, сводящиеся к одному: она поняла, что оперное пение — ее настоящее призвание. Однако для него имело значение одно: соловей из Валь-Жальбера наконец здесь, в Квебеке!
Он направился к молодой женщине и ее отцу с широкой улыбкой на устах. Жослин исподтишка рассматривал его. Импресарио ему понравился: вежлив без подобострастия, любезен и производит впечатление человека искреннего.
— Я до сих пор не могу поверить, что вижу вас, мадам, — сказал Октав Дюплесси, едва присев. — И мне все еще трудно называть вас «мадам», так вы юны!
— Возможно, вы и правы, но я замужняя дама и мать троих детей, — возразила она. — Вы не можете обращаться ко мне «мадемуазель»!