Сиротливый запад

Макдонах Мартин

ГЕРЛИН. Если объявитесь, я вам сообщу как девчонки сыграют завтра. Может, и в газете заметку опубликуют. А название у нее будет: «Одной девочке во время футбольного матча оторвало голову.»

УЭЛШ улыбается. ГЕРЛИН медленно удаляется.

УЭЛШ. Эй, Герлин. Спасибо, что посидела со мной. Мне наша встреча запомнится.

ГЕРЛИН. Всегда рада, святой отец. В любой момент.

ГЕРЛИН уходит. УЭЛШ смотрит прямо перед собой.

УЭЛШ (тихо). Нет, не в любой. Не в любой.

Он допивает пиво, ставит бутылку на скамейку, крестится и сидит, задумавшись.

Затемнение

Картина

пятая

На сцене темно. Освещена только фигура УЭЛША, зачитывающего вслух свое письмо. Почти скороговоркой.

УЭЛШ. Уважаемые Вален и Коулмен, пишет вам отец Уэлш. Сегодня вечером я уезжаю из Линейна и захотелось на прощанье написать вам несколько строчек. Проповеди читать я вам не собираюсь, да и с какой стати? Толку от них не было никакого, и сейчас не будет. Просто-напросто, обращаюсь к вам, потому что беспокоюсь за вас и вашу жизнь на этом и том свете. А до загробного мира вам не так уж и далеко, учитывая тот бесшабашный образ жизни, который вы ведете. Коулмен, я не буду говорить о злодейском убийстве, хотя оно и касается меня, как священника и человека совестливого. Убийство на твоей совести, и наступит день, надеюсь я, когда ты осознаешь содеянное и захочешь замолить свой грех. Ведь, если кто-то прошелся насчет твоей прически, это ведь никак не повод для убийства. Ну никак. Убийство и на твоей совести, Вален, как бы ты это не отрицал. И вина твоя не меньшая, ибо ты представил этот злодейский поступок, как несчастный случай, с целью овладеть отцовскими деньгами. И вина твоя более тяжкая, ведь Коулмен был в состоянии крайнего душевного волнения, а ты действовал хладнокровно и расчетливо. Похоже, я сбиваюсь на проповедь. Попробую-ка я поговорить о другом. (Пауза). Уже пора собираться в дорогу, а мысли мои крутятся и крутятся вокруг того самого злополучного дня, когда я ошпарил руки. Всякий раз, когда я испытываю приступ боли, я думаю о вас обоих. И хочу, чтоб вы знали, что я вынесу боль в тысячу раз сильнее и с улыбкой на лице, если б только это помогло вам обрести утерянные братские чувства.

Почему вы стали врагами? Что нашло на вас? В чем причина? У меня мнение такое – вы упрятали ваше братское чувство глубоко-глубоко в душе, и остались лишь злоба, ненависть и мелочная зависть. Ну, прямо пара выживших из ума старух. Только безумные старухи способны цапаться из-за пакета чипсов, газовой плиты и фигурок святых. Только помешанные способны на такое. И все-таки я уверен, что в самой глубине души вы любите друг друга, и, готов биться об заклад самым дорогим что это так, а если нет – пусть мне вечно гореть в аду. Просто вы погрязли в мелочных расчетах, а на душе у вас вечно тоска и одиночество. И нет рядом женщины, способной успокоить и ублажить вас. Конечно, встречаются на вашем пути женщины, да все не те. Так, мало-помалу, мелкие обиды перерастают в злобу, взаимную неприязнь. Стычки и обиды. А мужества сделать решительный шаг навстречу друг другу у вас не хватает. Может быть, мое письмо поможет вам сделать этот шаг? Почему бы вам обоим не составить общий список всех обид, недомолвок и недоразумений, которые копились и копились годами, и пункт за пунктом не обсудить их честно и открыто. А потом, сделав глубокий-глубокий вдох, взять и простить все друг другу. Неужели это так уж безумно тяжело? Может быть и да, а что если попробовать? Ну, не получится, так не получится, но можно утешить себя сделанной попыткой. А это уже кое-что. И, если вы не сделаете этого ради себя, может быть сделаете ради меня? Ради друга, который переживает за вас и не хочет, чтобы вы проломили друг другу головы. И для меня, священника-неудачника, это было бы самой большой победой за все мое пребывание в Линейне. Возможно, это стало бы чудом и меня причислили бы к лику святых. (Пауза). Вален и Коулмен, я верю в ваше примирение. В глубине души вы любите друг друга. Нужно лишь найти в себе смелость откликнуться на малейшее ее проявление, этой любви. А любовь есть, есть, я готов поклясться в этом всеми святыми, вместе взятыми и душу заложить. И я отдаю себе отчет в том, какой душевной смуте подвергаю себя. Шансы мизерны, ну, один на миллион,

может быть, и все же я верю в вас, несмотря на все ужасы, сопутствующие вашей жизни. Ну так что, по рукам? Искренне ваш, раб божий, Родерик Уэлш.

Пауза.

УЭЛША начинает знобить.

Затемнение

Картина шестая

Дом ВАЛЕНА. Ружье снова висит на стене, на полках новые фигурки святых. Все они помечены буквой «М». КОУЛМЕН в очках сидит в кресле слева, с журналом для женщин в руках. Рядом с ним стоит стакан с самогоном. С сумкой в руках входит ВАЛЕН. Он подходит к плите, осторожно дотрагивается до нее.

КОУЛМЕН делает вид, что не замечает его.

ВАЛЕН. Решил проверить. (Пауза). Лишний раз. (Пауза). Не повредит, правда? (Пауза). Совсем маленькая проверка. Понимаешь, к чему я клоню?

Достает из сумки новые фигурки святых и аккуратно ставит их рядом с уже стоящими.

КОУЛМЕН. Какого?…

ВАЛЕН. Что?

КОУЛМЕН. Что-что?

ВАЛЕН. Ну как?

КОУЛМЕН. М-да.

ВАЛЕН. Симпатичные, правда? Как ты думаешь?

КОУЛМЕН. Да пошел ты.

ВАЛЕН. Зря ты так. Ведь хорошо смотрятся, особенно с левой стороны. Так, а нового святого Мартина поставлю сюда, чтоб стоял симметрично со старым. Один слева, один справа. Вид только у них уж больно печальный. (Пауза). А здорово у меня получается фигурки расставлять. Вот уж не знал, что во мне такой талант обнаружится. (Пауза). Сорок шесть фигурок на сегодняшний день. Столько святых, точно на небеса попаду, в царство небесное.

Достает фломастер и помечет фигурки буквой «М».

КОУЛМЕН (после паузы). Пишут вот, что в Норвегии девочка без губ родилась.

ВАЛЕН (помолчав). Для меня это уже не новость.

КОУЛМЕН. Никто ее никогда не поцелует. Какие уж тут поцелуи с голыми деснами.

ВАЛЕН. Тебе это, по-моему, тоже не грозит. Хотя губищи во какие.

КОУЛМЕН. Зато ты всех девчонок в округе перецеловал. Это уж точно.

ВАЛЕН. И не только в нашей.

КОУЛМЕН. О чем и речь. Только все это были твои тетки, а тебе самому было всего двенадцать.

ВАЛЕН. И никакие не тетки. А просто женщины.

КОУЛМЕН. Мой братец Валентайн живет в мире грез, населенном птичками, феями и длинноволосыми карликами. Ух! Населяют его и люди, и все, как на подбор.

ВАЛЕН (после паузы). Надеюсь, это не мой самогон.

КОУЛМЕН. Не твой, не твой, успокойся.

ВАЛЕН. Ну, ладно. (Пауза). Слышал новость?

КОУЛМЕН. Слышал. Ужасно, правда?

ВАЛЕН. Позор, форменный позор и больше ничего. Снять с соревнований всю футбольную команду. Это недопустимо.

КОУЛМЕН. Во всяком случае не с полуфинального матча.

ВАЛЕН. Да с любого. Можно снимать с матча отдельных спортсменов за какие-то нарушения. Но чтобы всю команду, да еще перед самой игрой. Вот слез-то будет. Бедные мамочки.

КОУЛМЕН. Да, наши соперницы повели себя нечестно. В финале должна была играть наша команда.

ВАЛЕН. Вот они финал и продуют.

КОУЛМЕН. Обязательно продуют. Если учесть, что их вратарь еще в больнице, в бессознательном состоянии.

ВАЛЕН. Уже вывели. Интенсивная терапия.

КОУЛМЕН. А может, она просто симулянтка? Чтобы нашу команду из соревнований исключили? Хоть бы она снова сознание потеряла, да и померла.

ВАЛЕН. Точно, и я того же мнения. (Пауза). Слушай, а мы, вдруг, во мнениях сошлись.

КОУЛМЕН. А ведь верно.

ВАЛЕН. Иногда получается.

Выхватывает журнал из рук КОУЛМЕНА.

А вот насчет журналов не сходимся. Я же сказал – первым читаю я.