Сиятельный
Шрифт:
Еще одной особенностью ипподрома было отсутствие у него названия. Своеобразная шутка падших – возвести грандиозное сооружение, по всем статьям превосходящее знаменитый римский Колизей, и оставить его безымянным.
Альберт расплатился с извозчиком и направился к кассам, я поспешил следом, шипя сквозь зубы из-за боли в отбитой ноге.
– Один мой знакомый держит лавку со всякими диковинами, – сообщил тогда поэт, – думаю, отыщется у него и трость.
Долговязый молодой человек в модном костюме со старинной тростью представлял бы собой зрелище
– Не стоит!
– Как скажешь, – не стал настаивать Альберт и указал на зависший над ареной дирижабль. – Возьмем места на самом верху?
– Ценю твое чувство юмора, – проворчал я в ответ, – но сегодня оно начинает меня утомлять.
– Неужели ты не наскребешь каких-то жалких пятнадцать франков на билет?
– Довольно!
Поэт только рассмеялся.
– Идем, Леопольд! Идем! Попробуем поймать удачу за хвост!
Я спускать на скачках остатки аванса вовсе не собирался и последовал за приятелем, озадаченно размышляя, откуда вообще взялась мысль посетить прибежище азарта. Ветер с океана – это, конечно, хорошо, но вряд ли кто-либо кроме меня приехал сюда подышать свежим воздухом.
А зрителей на бегах хватало с избытком. Через одни ворота длинной вереницей они втягивались внутрь, через другие беспорядочной толпой – разочарованной, взволнованной и охрипшей от крика – вываливались наружу и разбредались по округе. Мостовую с той стороны усеивали билетики несработавших ставок.
И, разумеется, всюду в толпе сновали шустрые мальчонки. Нет, не юные карманники, а разносчики всего и вся: газет, пива, сэндвичей, сплетен…
– Чудовищное преступление! – верещал один из них, потрясая свежим выпуском «Атлантического телеграфа». – Ужасное убийство!
Я встрепенулся, рассчитывая услышать о «музе», но пацан набрал полную грудь воздуха и со скоростью пулемета выпалил:
– Прокруст вернулся! Тело страшно изуродовано! Оторванные конечности! Покупайте! Прокруст вернулся!
Что?! Прокруст вернулся?! Опять газетчики раздувают сенсацию, вороша дела давно минувших дней?
Альберт Брандт немедленно сунул пареньку монету в десять сантимов и принялся с интересом просматривать первую полосу.
– Вот это да! – только и присвистнул он. – Потрясающе!
Не выдержав, я последовал примеру поэта и тоже купил газету, но открыл ее сразу на странице с криминальной хроникой. Потесненная неожиданной сенсацией заметка об убийствах в среде творческой интеллигенции обнаружилась именно там, и ни моей фотографии, ни даже простого упоминания имени в ней не оказалось.
Я вспомнил замечание Бастиана Морана о чрезмерном тщеславии, нервно смял газету и в раздражении швырнул в урну. Не попал, но поднимать не стал.
К дьяволу ее! Пропади она пропадом!
– Ну, идем? – дернул я увлеченного чтением Альберта.
– Погоди! – отмахнулся тот. – Прокруст вернулся! Представляешь?
– Верь больше газетчикам!
– Лужи крови! Оторванные конечности! – и не подумал уняться Альберт Брандт. – Знаешь,
Прокрустом газетчики прозвали убийцу, который имел обыкновение рвать жертв голыми руками. Всякое новое его преступление неизменно вызывало огромный общественный резонанс, и на протяжении многих лет газеты периодически выходили с броскими заголовками: «Чудовищная бойня!» или «Прокруст водит полицию за нос!».
Убийства случались каждые полгода или немного чаще, но сыщики за все это время не приблизились к разгадке ни на миллиметр. А потом Прокруст просто исчез.
Умер.
– Забудь, Альберт! – оборвал я приятеля. – Он давно мертв. Сколько лет о нем ничего не слышно, шесть? Семь? Слишком долгий срок!
Поэт лишь отмахнулся.
– Оборотни не останавливаются! Они не способны побороть свою звериную натуру! – безапелляционно заявил он. – Долгий перерыв? Что ж, Прокруст мог уехать из города. А теперь вернулся!
– Еще он мог умереть, – резонно заметил я, – а газетчики могли высосать сенсацию из пальца. Ставлю на этот вариант.
– Поэма «Живущий в ночи», как тебе? – будто не услышал меня Альберт. – Если Прокруст действительно вернулся, это станет горячей темой.
– Выставишь себя на посмешище, – предупредил я и протянул в окошечко кассы мятую пятерку. – Два билета, будьте добры, – потом повернулся к поэту и посоветовал: – Лучше выкинь эту глупость из головы…
Альберт ответил взглядом, полным скепсиса, и аккуратно свернул газету в трубочку.
– Ты меня не убедил.
– Пожалеешь.
– Не спорь, дружище, это золотая жила!
Переругиваясь, мы прошли в высоченную арку, и там Альберт сразу убежал делать ставки. Я деньги на ветер бросать не стал и якобы небрежно облокотился на каменные перила лестницы в ожидании приятеля, а на деле – просто давал отдых усталым ногам.
И вдруг по спине холодок пробежался, словно под пиджак сквозняк забрался. Лютый такой сквозняк, колючий, как куст чертополоха.
Я незамедлительно обернулся, сдвинул дужку очков на самый кончик носа и оглядел проходящую мимо публику поверх затемненных линз. Не заметил ничего подозрительного и уже собирался вернуть очки на место, как вдруг краешком глаза уловил на плече одного из зрителей странную тень. Она то расплывалась в смутное марево, то приобретала некую долю реальности, но и так и так взгляд соскальзывал с нее, не давая рассмотреть.
Я немедленно ринулся вдогонку за незнакомцем и, без всякого сомнения, нагнал бы его, не подвернись на ступеньке отбитая нога. А так, пока охал от боли и восстанавливал равновесие, странный господин уже скрылся из виду, и меня перехватил Альберт.
– Лео! – удивился он. – Ты куда?
– Уже никуда, – поморщился я, сообразив, что не сумел запомнить ни лица, ни даже одежды странного незнакомца.
Да и что бы я ему сказал? «У вас тень на плече?»
Бред!
– Идем! – поторопил меня поэт. – Начинается забег!