Сказ про Игната-Хитрого Солдата
Шрифт:
Но не дорогое убранство удивило Игната: у толстяка на груди полотенцем висела светлая борода.
Она упиралась в толстый круглый живот, который нылезал из кафтана, как тесто из опары.
– Растил барин бороду на посмешище городу, - пробормотал Игнат.
– Вот чудеса-то: я таких бород давненько не видывал! А брюхо-то нажевал боярин! За целую роту небось ест и пьёт! Рот до ушей, хоть завязки пришей! Чудно!
На пальцах княжеской руки играли, искрились в неверном свете факелов кольца с камнями-самоцветами.
"Князь
– припомнились Игнату слова бобыля Савелия.
– Эх, сковать бы из тех колец цепь, да князя на неё!"
Из-за шатра вышел коротышка-конокрад, поклонился.
– Где был?
– спросил князь.
– За охотничками присматривал, князь-отец, - доставая лбом до подушки поклонился коротышка.
– Будет завтра дичина, Данила Михайлович, непременно к столу будет.
"Ого, сам Данила Стоеросов!
– обрадовался подтверждению своей догадки Игнат.
– На ночную прохладу глядя, вылез остудиться! Вот так оказия!"
Рядом с князем валялся на ковре бритый мужчина неопределённых годов не то чтобы толстый, а весь пухлый, будто налитой жиром. Щёчки его набрякли, как воск на свече, которая только-только начала оплывать. Толстые бледные губы болтались - казалось, что он запихал в рот блин, да не мог его проглотить, и края блина так и остались висеть наружу. Когда бритый поднимал свою пухлую руку, чтобы взять ковш с вином, то рука просвечивала розово, сквозилась жирком.
– Наш род, род бояр Голянских, всегда славен был конями, - пришлёпывая при каждом слове губами-блинами, вяло молвил пухлый барин.
– Тебе, князь, вестимо, из каких конюшен был игреневой масти жеребец царя-батюшки Алексея Михайловича?
– Неужто из твоих, из голянских?
– равнодушно спросил Стоеросов.
– Истинно, князь, истинно!
– захлебнулся радостным смехом пухлый барин.
– Конь, что ты у меня купить хочешь, из того же рода. Если его из Болотного края увести да в столицу доставить, большие деньги взять можно.
– Я тебя, боярин, не неволю, - сказал князь, - продавай кому хочешь.
– Уговор дороже денег, князюшка, - зашлёпал губами Голянский.
– Раз я тебе слово дал, то сдержу, хоть себе в убыток...
Слуги сменили факелы, принесли свечи.
Игнат всё прикидывал и примеривал, как бы ему половчее выйти к шатру, на свет.
Голянский начал хвастать, как его любит какой-то граф Темитов и как могущественный граф шагу без него ступить не может.
А потом князь Данила начал вздыхать о прошлом:
– Да, были времена... ох! Вот прежде... ох! При царе Алексее Михайловиче...
Пламя свечей не колыхалось в тихом воздухе. Только когда слуги по команде коротышки расстелили на ковре скатерть, то все лепестки пламени сразу метнулись в сторону, легли, чуть не погасли.
Голянский, испугавшись рывка пламени, тоже было дёрнулся, сполз в сторону.
– Не бойся, боярин!
– лениво проговорил князь.
– Я слышал, твой граф Темитов трусов не балует.
– Я, князюшко, никогда ничего не боюсь, - зашлёпал губами Голянский. Вчера, когда к тебе ехал ночью по лесу, на меня набросилось сто волов! Я схватил кнут - раз, два, три!
– всех разогнал. Один меня даже успел поцарапать - вот след на руке, видишь?
Голянский показал свою розовую, словно из сала слепленную ладошку.
– У нас-то, гостюшко дорогой, почитай, и во всей округе ста волков не наберётся, - с поклоном молвил коротышка-конокрад.
– Да ты что? Мне, боярину, не веришь?
– опешил Голянский.
– Право слово, не наберётся!
– подтвердил князь.
– Ну, может, полсотни - я их во тьме не перечитывал!
– согласился Голянский.
– Схватил кнут да ка-а-ак пошёл их крестить...
– Наверно, волков-то дюжина была, - произнёс коротышка, - большая стая...
– Да, дюжина, это точно, - подхватил Голянкий.
– А может, и полдюжины?
– задумчиво, словно рассуждая сам с собой, проговорил князь.
– Разве полдюжины мало?
– спросил Голянский.
– Ведь волки, чай, не воробьи!
– Да нынче-то, гостюшко дорогой, из-за жары волки отсюда в болота ушли, - сказал коротышка.
– Может, один какой набежал бешеный.
– Бешеный, вестимо, бешеный!
– обрадовался пухленький Голянский, не ведая, видно, как закончить неприятный разговор.
– Он один дюжины обычных стоит!
– А ты его видел?
– спросил князь.
– Как же! Вот так, справа, куст и что-то шевелится. Я хватаю кнут раз, два, три!
– Ну, а руку-то, гостюшко, кхе-кхе, где оцарапал?
– едва сдерживая смех, спросил князь.
– А ты, Данила Михайлович, чем надсмехаться, попробовал бы ночью по лесу бежать!
– обиженно проговорил Голянский.
– Так исцарапаешься - себя не признаешь! Колючки кругом, рвут одежду, как собаки!
Князь, а за ним коротышка-конокрад и другие слуги рассмеялись.
Голянский растерянно поглядывал на смеющихся.
– Что тут смешного?
– бормотал он, шлёпая губами больше, чем обычно. Ей-богу, за кустом что-то шевелилось: хрясь-хрясь...
Князь хохотал - рот нараспашку, а глаза - круглые, совиные оставались сонными, словно незрячими.
– Потешил ты меня, боярин, - сказал Стоеросов.
– Теперь и за трапезу приняться в самый раз. Эй, Спирька!
– кивнул он коротышке.
– Прикажи, чтоб подавали!
Спирька поспешил к котлам. А Игнат вновь почувствовал, как голод мучительно наполняет всё тело. "Пора и мне в бой вступать!" - решил он, одёрнул кафтан, посох железный положил, как ружьё, на плечо и шагнул из кустов к шатру.