Сказ про Игната-Хитрого Солдата
Шрифт:
Да и как Ночному князю выезжать в Заболотье: ведь там-то люди жили днём, а ночью спали!
– Мне и тут хорошо, - хвастал обычно князь редкому гостю.
– Лучше моих краёв и нет на свете ничего!
Заезжий гость молчал, кивал головой: что ж, недаром в пословице молвится - всяк кулик своё болото хвалит.
Похвальба похвальбой, однако дела на княжеской земле шли плохо.
Крестьяне были в полной кабале у князя и нищали год от года.
Всё меньше становилось рабочих рук в деревнях и сёлах, всё больше хирела земля.
Те, кто помоложе да похрабрее,
– Это ещё вилами на воде писано, - рассуждали мужики, - либо лучше в других местах живётся, либо нет. Князьёв да бояр и там хватает. Тут же, как ни кинь, всё край родной. А в родном-то краю и беда горем не кажется...
... В это лето небывалая засуха обрушилась на стоеросовские владения.
Стоеросов запечалился: поля горели, никаких доходов княжеской мошне не предвиделось. Значит, нужно что-то хитрое измыслить, а то, не ровён час, до того обнищаешь, что с одной бородой останешься.
Вместе с верными слугами своими стал князь думу думать: как из лихолетья выгоду себе получить, как крестьянское горе-злосчастье в золото превратить?
Людей, которым Стоеросов доверял, как себе самому, в Болотном краю имелось двое: братья-богатеи Спирька и Парамон.
Спирька, по прозвищу Черт, был хитёр и коварен. Его безбровое, словно пылью посыпанное лицо с еле видными, серыми, как кусочки коры осиновой, немигающими глазками постоянно маячило рядом с князем.
Стоило Стоеросову взглянуть на чубук, как Спирька уже набивал его табаком, приносил мерцающий алый уголёк для прикуривания.
Если князь сердился, то Спирька тащил плётку и сам первый спину подставлял: дескать, от любимой руки и побои сладки.
Но окончательно князь стал доверять Спирьке потому, что уж очень ловко тот отгадывал княжеские сны и знал великое множество примет.
– Сегодня, князь-батюшка, виделось тебе море синее, волны бурные, паруса белокрылые, - вкрадчиво говорил Спирька, когда в начале ночи князь садился за завтрак.
– А потом приключалась буря... ветер поднялся... страсть!
– Чудеса! Одни у нас думы, Спирька, - с благодарностью молвил Стоеросов.
– Потому что предан ты мне и своих мыслей не имеешь.
– Не имею, князь-батюшка, - целуя руку Стоеросову, бормотал Спирька, не имею... Разве с отцом родным можно мысли разные иметь?
А секрет отгадывания был прост: князь имел привычку разговаривать во сне. Уж какой днём сон, когда солнышко на небе, птицы поют, ветерок листвой играет, вся природа жизни радуется! Чёрт подслушивал княжеской бормотание, соображал, что к чему. Вот и все чудеса!
Приметы Спирька чаще всего придумывал сам.
– Рога у месяца нынче круты. К чему бы это?
– спрашивал, к примеру, Стоеросов.
– К добру, князь-батюшка, - не задумываясь, отвечал Чёрт.
– Овёс хороший уродится. Верная примета.
Бывало, схватится Стоеросов за бок:
– Ой, Спирька, колет! К чему бы это?
– Левый бок колет? Это, князь-батюшка, всё одно что увидеть, как заяц лапой умывается. Верная примета, дедовская.
–
– пугался князь.
– К радости, беспременно к нежданной радости! Либо охота будет удачной, либо сон весёлый привидится!
Перед князем Спирька расстилался блином: хоть режь его, хоть ешь, хоть выброси. Но для слуг не было злее и страшнее пса, чем Спирька-Чёрт.
Когда он видел какой-нибудь, как ему казалось, неполадок, то немигающие бисеринки Спирькиных глаз начинали сверкать со змеиной яростью, и никогда нельзя было угадать, какую пакость Чёрт сотворит через мгновение.
Мечтою всей Спирькиной жизни было найти клад - одно из тех многочисленных сокровищ, которые, по преданию, таились в землях Болотного края. Из поколения в поколение передавались легенды о спрятанных и закопанных сундуках с золотом и коробах, наполненных самоцветами.
– Ханские орды совсем рядом стояли, - сказывали старики, - да болото переступить побоялись. А здесь со всех краёв бояре скопились - убегали от хана... боялись, как бы в плен не попасть.Ну и прятали всё, кто чем богат был.
О кладах и о своей преданности Стоеросову Спирька-Чёрт мог говорить без передышки целую ночь. Но это не мешало ему, используя своё положение управляющего, обворовывать князя при всям удобном и зачастую не слишком удобном случае.
... Вторым по влиянию на князя человеком в Болотном краю считался брат Спирьки - Парамон, сельский поп.
Такой же коротенький, как Спирька, Парамон отличался необычайным тщедушием - был худенький, словно подросток.
А на мелком теле, как тыква на колышке, сидела лысая голова с едва приметной жёлто-рыжей бородёнкой.
– У самого плечи уже лба, - зло шипел Спирька, - а хлебом не корми, дай покрасоваться!
Поп Парамон любил быть на виду. Когда оказывался в княжеских сводчатых палатах, то непременно садился поближе к Стоеросову - всё позаметнее.
Скамью выбирал повыше - пусть даже ноги до половиц не доставали, мол, я не ниже других.
Ковш для питья выбирал большой - дескать, и мы не лыком шиты, не менее других выпить можем.
Рот у попа Парамона был мокрый, толстый. Он шевелился, топорщился на жёлтом, как старая свечи, лице алой тряпицей.
Парамон стал любимцем князя вопреки желанию Спирьки.
Спирька боялся брата. Знал, что Парамошка если и не хитрее, то уж, во всяком случае, учёнее - недаром его наукам всяким мудрёным в городе обучали, попом сделали.
– У-у, Чёрт!
– ругал поп Спирьку.
– На брата единокровного наушничаешь! Каким ты только зельем князя приворожил? Да ладно, дай срок, будет и на моей улице праздник!
Долго выжидал Парамон подходящего момента и дождался.
То ли Стоеросов переспал, то ли объелся, то ли опился - только занедужил крепко. Лежал, стонал, всех гнал прочь, временами даже в забытьё впадал. Весь день князь глаз не сомкнул, а чем ближе к ночи, тем больше страху терпел - боялся он ночного сна, запомнил предсказание ворожеи. А вдруг после бессонного дня ночью сон сморит, что тогда? Может, в эту именно ночь беда и придёт! Одолеет хворь, подрубит под корень!