Сказ про Игната-Хитрого Солдата
Шрифт:
... Занялась заря. Лазоревый свет, бледный, жёлто-розовый, уже пополз по небу, когда Игнат подошёл к старой своей избушке на краю деревни.
Вдали на берегу реки ветряная мельница махала крыльями, как руками, словно звала к себе в гости. Задорно, будто приветствуя возвращение солдата, чирикали какие-то птахи.
Избёнка была махонькой, покосившейся на один бок. Казалось, она спряталась от кого-то в ямку - так вросла в землю.
На завалинке сидел седенький дедок и плёл лапоть. Игнат поздоровался, присел рядом.
На
– Сколько годков-то тебе, дедушка?
– спросил Игнат.
– А сотый минул.
– Старик улыбнулся и блеснул зубами.
– Сто годов отвековал-прожил и не заметил.
– Как же ты, дедушка, зубов да волос не растерял?
– А я, внучек, зубы с садом садил, волосы с зерном сеял. И столько на веку своём деревьев выпестовал, хлеба вырастил, что грешно мне лысым да беззубым на родной земле жить-поживать...
– Тогда я, выходит, ничегошеньки в жизни не сделал, - вздохнул Игнат.
– Рубил, колол, стрелял. На дорогах пыль месил...
Дед лапоть в сторону отложил, повернулся всем своим сухоньким телом к солдату:
– Не дело, Игнатка, говоришь. Без солдата русская земля сызнова в полон-неволю попала бы. Не в татарскую, так в шведскую, сам небось разумеешь. Без твоей, солдат, защиты и мне бы ни сеять, ни жать. Вот и выходит, что оба-то мы земле-матушке нужны.
– Откуда же ты, дед, знаешь, что меня Игнаткой кличут?
– удивился солдат.
Старик улыбнулся во весь белозубый рот:
– Сказал кум куме, кума свату, а сват брату - и пошёл разговор со двора да на двор? Слухом, Игнатка, земля полнится! Хочешь - верь, хочешь нет, а тебя я признал. Хоть и виделись мы с тобой давненько. Данилка я твоей покойной матери кум.
– А я бы тебя без подсказа не признал!
– охнул Игнат и трижды, как положено по старому русскому обычаю, поцеловал старика.
– Все стареют, а я молодею!
– весело сказал дед.
– Князь наш втрое, почитай, моложе меня, а величается Данила Михайлович. Я ж хоть ещё век проживу-продышу, а всё Данилкой буду! Чтоб, значит, меня с князем не спутали!
– Даже имя-отчество и то отобрали, выходит...
– сказал Игнат.
– Заходи, Игнатка, в дом.
– Дед утёр рукавом белёсой рубахи блестящие от слез глаза.
– Хозяином будешь... А Ульяна сейчас воротится.
Игнат потянул на себя косую, рассохшуюся дверь и шагнул, сильно наклоняясь, чтоб лоб не разбить, в избу.
Повеяло терпкими лесными и болотными травами - запахами далёкого детства.
В маленькое подслеповатое слюдяное оконце едва сочился свет. На улице, хотя солнце ещё и не взошло, уже было светло, а в избе царили предрассветные сумерки. Но и в сумеречном свете можно разобрать - горница прибрана. Пол, видно, только недавно вымыли - ещё не просох. От печи плыло родное, уютное тепло.
–
– Это на чужбине сироте худо, - ответил тихо дед.
– А на земле отцовской хоть ни кола ни двора нет, а жить легче.
Дверь в избу осталась открытой, и в неё, предупредительно кашлянув, вошли двое крестьян, поздоровались.
– Сверстники это твои, Игнатка, - сказал дед, - братаны Василий да Демид. Демидка-то постарше будет.
Василий был чуть пониже Демида. Лицо, словно мохом, поросло сизой щетиной. Круглый, как гриб, нос выглядывал из щетинного мха. Цепкие глаза смотрели с любопытством.
У Демида небольшая, чёрная, растущая куда-то вбок борода. И от этого всё лицо у него кажется скособоченным, весёлым и озорным,
– Помню я вас!
– Игнат обнял братьев, расцеловал.
– Как дрались, помню. Рыбу удили... Коней ночью пасли... Как живёте?
– У одного нет ничего, у другого и совсем пусто, - ответил за них дед.
– Холоду-голоду амбар полон, а чего нет - тому и спору нет.
– Какая у нас жизнь!
– махнул рукой Василий.
– Одно слово: гол как сокол, бос как гусь.
– И я, Игнат, живу не хуже других, - озорно молвил Демид.
– За нуждой в люди не хожу - своей довольно. Давай биться об заклад, на ком больше заплат?
Игнат улыбнулся одними глазами, мохнатые брови его шевельнулись, изогнулись.
– Заплаты потом считать будем, найдём время... Да вы садитесь, гости дорогие... Вот чем угощать-то вас, не ведаю. У меня пока ни ложки, ни плошки, ни скотинки, ни животинки. Посуды в доме - горсть да пригоршня, а еды и того меньше...
– Кто это тут плачет-жалуетея?
– послышался скрипучий голос, и на пороге появилась высокая статная старуха с большим узлом в руке.
– А-а, бабка Ульяна пожаловала!
– весело воскликнул Демид.
– Всему дому голова!
– Твоей матери, Игнатка, Ульяна первая подруга была, всё одно что сестра родная, - пояснил дед.
– Или не помнишь?
– Помню, как забыть!
– Игнат взял из рук Ульяны узел, поцеловал бабку.
– А это кто?
– спросил он, приметив в дверях вихрастую девчонку с большими любопытными глазами.
– То внучка моя, - ответил дед, - пока Стёпой зовут-кличут. Вырастет Степанидой станет...
Лицо бабки Ульяны было чуть светлее тёмного платка, окутывающего её голову. Морщин у бабки было столько, что, казалось, будто кто-то взял и скомкал всё лицо. Только большие глаза, как два бездонных родника, синели среди борозд, морщин и складок. Когда Игнат заглянул в них, то ему показалось, что в глубине их, словно в полдень на дне колодца, сверкают звёздочки.
– Соловья баснями не кормят, - проскрипела Ульяна.
– Всё, что есть в печи, - всё на стол мечи.
– В печи щи да гороховая каша!
– радостно возвестил Демид.