Сказание о флотоводце
Шрифт:
– Рассказывай, братец, по порядку, сколько вас и как дошли.
Он помнил все сообщенное ему унтером, но считал единственно возможным сейчас снова выслушать о всем их пути.
Караульный знал по-русски и довольно связно пересказал об отряде, о монахе, ведшем их, о своем намерении служить на бастионе.
– Землю хорошо знаем, каждый шорох слышим, птица не пролетит мимо! подсказывали ему сербы.
– Верно, отец адмирал!
– восклицали в толпе.
Нахимов обещал на неделе отправить отряд на бастион, обдумывая, где бы они были нужнее. Он хотел порасспросить, о добровольцах, о тех, кто хотел, но не мог добраться сюда из Сербии, но Стеценко, приблизившись, шепнул:
– Ваше превосходительство, не задержаться бы, к его сиятельству пора...
– Сейчас, голубчик.
– сказал Нахимов и, отступив на шаг, размеренно и зычно бросает в темноту:
– Спасибо вам, братцы, за память, за то, что не пожалели себя, пришли к нам на помощь! Россия никогда не забудет этого.
Он поворачивается и, чувствуя на себе выжидательные и полные тревоги взгляды ополченцев, громко приказывает Стеценко:
– Людей переписать! Скажите им, что буду просить князя направить ко мне.
Беседа у князя, как обычно, коротка, и направление ее неожиданно. Речь идет о расположениях союзников и о донесениях казачьих постов.
– От Рудольфовой горы до Зеленой воздвигают они укрепления, повторяет князь с показным равнодушием и искоса, не поднимая глаз, смотрит на адмиралов, чувствуя себя втайне провинившимся: небось думают, что он, Меншиков, пустил сюда противника, не внял уговору, не принял боя... Где-то в глубине его глаз растет тупое раздражение против адмиралов, - приходят, как обвинители, эти флотские рыцари! Тоном доверительным и вместе с тем свысока, как бы подчеркивая свою к ним чрезмерную расположенность, он говорит: - Противник ведет против нас правильную, по всем законам фортификации, осаду... Несколько кораблей он загрузил в Варне мягкой землей, пересадив с них команду на другие, из Англии привез фашины и заранее приготовился к осаде. Мы же не готовы и даже земли... не имеем, щебень, глина, камень... В городе, сами знаете, в лопатах нехватка, гвоздей не завезли. Можно сетовать на опущение наше, но не опускать рук, чтобы сохранить город. Однако не от сего зависит исход войны, не от сего, и не мелкие наши опущения тому виной. Не все от людей зависит, господа, и Кутузов, с коим душевно знаком был, отходил от неприятеля не по причине трусости... Москву сдавал не по отчаянию, а решившись на великое! Нет, господа, не предваряя событий, перед силой, идущей на нас, не след пенять на опущения и недостатки, а должно понять, что здесь не можем противодействовать неприятелю, но, потеряв город, еще не потеряем Крыма и юга России.
И тут же, как бы смягчая сказанное, обратился к Корнилову:
– Вы, Владимир Алексеевич, сами, голубчик, распоряжайтесь, вам вверена судьба города.
– Позвольте о разночинском полке просить, ваше сиятельство, - перешел к делу Корнилов.
– Вы просите отослать его к вам?
– догадался князь.- Пожалуйста! Люди эти в регулярной армии менее, к тому же, принесут пользы, чем в обороне города...
Адмиралы откланиваются и выходят из шатра.
– Не сочли ли вы ссылку на Кутузова обидой его памяти?
– шепчет Нахимов Владимиру Алексеевичу.
– Не хочет ли светлейший примером поведения Кутузова сказать о своем ему подражании?.. Вот уж поистине помехой окажется это представление им себя новым крымским Кутузовым.
Корнилов молчит. Адъютант светлейшего радостно говорит Корнилову, выйдя к адмиралам:
– Еще одно подкрепление прибудет утром, ваше превосходительство. Свободный полк разночинцев в полном своем составе, с учителями, приказчиками и беглыми слугами... Кого только среди них нет!
– Очень. хорошо-с, - обрывает его Нахимов.
– Извольте поторопить их, лейтенант. Беглые, говорите? Как же это? Впрочем. .. если и сербы добрались к нам...
Адмиралы садятся на коней: Корнилов рывком, словно боясь коня, Нахимов неуклюже, не торопясь, - лет двадцать не приходилось им ездить верхами, - и возвращаются в город. Адъютанты направляются следом.
С моря гулко доносятся нечастые пушечные залпы. Не Бутаков ли вступил в перестрелку с неприятельскими кораблями? Нахимов подгоняет коня. Здесь, на Бельбеке, тревожнее, чем в Севастополе!
Миновав гору, они проехали степью мимо казачьего поста и линейного телеграфа. Четырехугольный редут с земляным бруствером и рвом стоял в отдалении от дороги. Над камышовой кровлей высился деревянный шпиль, на нем поперечная, в форме коромысла, перекладина, на концах которой висят два шара, сплетенных из ивовых прутьев. Далее видна "веха" - высокий шест, обмотанный пенькой. Телеграф назывался "маяком". Поглядывая на нехитрое это сооружение, Нахимов представил себе, как в тревогу "замаячит" шар, высоко поднявшись в воздухе, и тут же казак из пикета подожжет "веху".
Опередив спутников, Нахимов подъехал к редуту, где за котлом сидело несколько казаков, и, различив в полусумраке фигуру бородача с пикой, осведомился:
– Не скучаешь?
– Никак нет, ваше превосходительство, - бодро ответил казак, выпрямляясь и незаметно смахивая хлебные крошки с бороды.
И, осмелев, спросил в свою очередь:
– Ваше превосходительство, а вы Нахимова видели?
– Видел. Здесь он сегодня, на Бельбеке.
– Каков он из себя, ваше превосходительство? Может, проедет, так чтобы знать!
– Неказистый собой, похуже вашего есаула. А что, слышал, говорят о нем что-нибудь другое?
– Разное судачат, ваше превосходительство, да только мы, казаки, не знаем...
– Что же судачат о нем, старинушка?
– В наших донских станицах чего не услышишь!- помявшись, ответил казак.
– Сказывают, будто он вроде казачьего атамана, выборного, а матросы его вроде казаков с одного куреня, и коли не прав кто, так он, Нахимов, над всеми свой суд вершит, но никого не обидит. И будто обратился он к своим матросам: "Не сдадим, братцы, город, и все тут!"
– А на корабле ты бывал, старинушка?
– Казаку что делать на корабле, ваше превосходительство? Казаку конь по реестру да...
– А ныне, казак, матрос с казаком не раз на берегу встретятся, оборвал адмирал.
– Вот, и так говорят, ваше превосходительство, о Нахимове. Всем ныне воевать вместе под его начальством.
До Корнилова долетали отдельные слова, произнесенные казаком.
– Ну, прощай, старинушка, - застеснялся вдруг, заспешил Нахимов и, нагнав спутников, сказал Корнилову:
– Любит наш народ, когда к нему обращаются за помощью. Любит верящих в него и платит тем же, а пуще всего- свободу свою.
– Кажется, вы чуть ли не за матросского атамана сошли, Павел Степанович, - усмехнулся Корнилов.
– А вы не смейтесь... Грешно над тем стариком смеяться. Он свою любовь да надежду на нас, моряков, перенес... Не кажется ли вам, что люди живут чем-то глубоко своим, заветным, ну и о нас своим чередом говорят, думая, повторяю, о своем... И лучше они о нас с вами думают в своих чаяньях, чем стоим того. Очень мы многодолжные перед людьми, Владимир Алексеевич. Войну окончим и еще больше должны останемся... И права помещиков на мужиков отменит государь император, увидите!