Сказание о Маман-бие
Шрифт:
Что ты наделал?.. — сдавленным голосом выдохнул Гаип-хан.
Маман огляделся, недоумевая:
— А что еще делать с джунгарцем?
— С джунгарцем! — хором, на разные голоса вскрикнули бии, и громче всех — Избасар-богатырь.
Гаип-хан хотел было заорать, поднять руку на Мамана, но живо смекнул, что сейчас лучше — потише, лучше смолчать да собраться с мыслями. Повернулся и ушел в юрту, точно провалился в нее.
Рыскул-бий медленно приблизился к мертвой голове, нагайкой повернул ее лицом кверху и ткнул в приплюснутый нос. Сказал с ненавистью, не остывшей за два десятка лет:
— Голову джунгарца хоть золотом набей — она не станет дороже.
— Сделай благое дело — убей джунгарца, — добавил Мурат-шейх. Это присловье не приелось с годины белых пяток.
Избасар-богатырь плюнул на мертвую голову, за ним — и все бии.
Султан Убайдулла не выдержал, завопил во второй раз:
— Последствия… последствия будут худшие, отцы мои…
— Для кого? — спросил негромко Маман.
— Молчи, дурак! — крикнул султан Убайдулла и убежал за своим отцом.
— Я молчу, — сказал ему вслед Маман.
Бии переглядывались, смекая, что к чему, связывая концы с концами. Бии, кажется, начинали понимать, на какое самовольство нынче отважился Маман и какую нынче он выиграл игру!
— А не пойти ли нам, бии мои, к нашему хану, — сказал со значеньем Мурат-шейх, — дабы принести к его стопам благодарность и преклонение перед его прозорливостью?
Шейх говорил: пойти к хану, но все смотрели на Мамана, словно шли к нему и кланялись ему. Потом, стерев с лица улыбки, не колеблясь и не спрашиваясь, вошли в юрту. Маман остался у двери, но не прошло и минуты, как вышел Избасар и позвал его к хану. Следом выскочил Байкошкар-бий, побежал к сыну:
— А у тебя язык отнялся? Иди, зовут. Делил труды, подели и честь.
Есенгельды стоял у коновязи, потерянный, больной и душой и телом. Он был замешан в деянии, которого чурался и боялся, которое не мог совершить, но не мог и не совершить. С содроганьем он вспомнил потрясение минувшей ночи, свою постыдную беспомощность, животный страх и уже не хотел чести. Он был сыт по горло. Он был раздавлен.
По дороге из ханского аула домой Мурат-шейх сказал Маману:
— Эту голову они не забудут, ни бии, ни хан… Слышал, как пел Гаип-хан? Буду целовать Коран! А Рыскул-бий! Просил меня прислать ахуна Ешнияза. Не хотим, говорит, отстать от вас. Байкошкар-бий лобызал мне руку за Есенгельды…
— А кто такой Есенгельды? — спросил Маман нравно, как два года назад, когда впервые услышал о нем.
Но затем умолк и замкнулся. Глаза его блестели.
— Что с тобой? Плачешь?
— Как вспомню… помираю. Зачем я живой? Зачем он мертвый?
— Молись богу, сын мой. И может быть, он наведет тебя на ту мысль, что тебе нужна женщина, как нужна была твоему отцу.
Маман отвернулся, кусая губы. Шейх воздел руки с сочувствием и гневом.
— Что ты с собой творишь? К чему себя приговариваешь? Муж должен обладать женщиной, как солнце землей, а земля водой. Должен биться за женщину, чтобы посеять в поле Евы семя Адама, как гром бьется с молнией, чтобы пролить дождь.
— Простите, отец, — сказал Маман сдавленным голосом, погнал коня и уехал вперед.
Дальше до аула ехали врозь.
«Не уступит, — думал шейх, глядя вслед Маману. — И что он еще учинит, если ему перечить? Поистине им руководит неземная воля».
Приехав в аул, Мурат-шейх осадил коня у дома Аманлыка. Маленькая Алмагуль выгнала лихорадку из груди брата питьем из горьких трав и сухих ягод, и тот выбежал навстречу шейху, готовый служить. Но шейх спешился и протянул Аманлыку повод:
— Зови в дом, хозяин.
Аманлык наскоро привязал коня, кинулся следом за шейхом и набросил на ворох соломы в переднем углу старую овчину, приглашая сесть. Шейх, не чинясь и не брезгая, уселся с легким кряхтеньем, означавшим, что сиденье удобно гостю и вполне его достойно. Вбежала маленькая Алмагуль и застыла у локтя брата, не дыша. Им, не раз стоявшим у порога дома Мурат-шейха с протянутой рукой, и во сне не снилось, что шейх переступит порог их лачуги.
— Будет чай, хозяюшка? — спросил любезно, без малейшей насмешки нечаянный гость.
Алмагуль бросилась заваривать чай, подала его в единственной в доме пиале. А Аманлык, запинаясь, осведомился о здоровье шейха-отца. Осведомился и о делах, столь недоступных нашему разумению и столь важных для всех. Как выговорились такие слова — сам не помнил, но гость отвечал непринужденно и ласково, как будто был польщен вниманьем. Между прочим шейх заметил, что Маман утопдет в делах, словно извиняясь в том, что недосуг Маману попить чаю у Аманлыка.
Потом стал рассказывать Мурат-шейх милым хозяевам об их покойном отце Данияре, искусном табунщике, степном мудреце, умевшем радиво и честно трудиться, делать добрые дела. Без времени, без жалости задавила Данияра чума в один день, в один мах с его женой, их матерью. Упомянул Мурат-шейх и о том, что это он дал им имена, брату — Благополучный, сестре — Цветок Яблони, да будет благополучно и да цветет яблоневым цветом их будущее.
Аманлык смутно помнил отца и мать, Алмагуль совсем их не помнила. Шейх воскрешал их родителей горячим любовным словом. Ему не лень было это сделать и сладостно пролить с сиротами слезу. Аманлык встал на колени и поцеловал сапоги Мурат-шейха.
Незаметно Мурат-шейх завел речь о друзьях казахах, о доме Айгара-бия, о его дочери… И неожиданно для себя узнал то, что ему и в голову не приходило дотоле. Девушка-то приглянулась нищему сироте, он от нее без ума. Значит, навряд ли он от нее откажется, как надеялся втайне Мурат-шейх. Впрочем, и без любви, будь она неладна, какой же дурак не пойдет зятем в такую богатую семью? Небось взял бы и рябую, конопатую, а тут красавица!
Аманлык понял расспросы Мурат-шейха по-своему. Примстилось джигиту самое худое: уж не метит ли хитрый шейх за спиной у Мамана, чудака, сватать Ак-бидай за одного из своих сыновей? Аманлык вновь по валился на колени.
— Шейх-отец, побойтесь бога… Ее хочет в жены Маман. Не знаю, как отец, а братья ее отдадут за Мамана, я знаю…
Мурат-шейх удрученно закивал головой.
— А за тебя?.. За тебя, сын мой… отдадут? — спросил шейх. И добавил с невольной злостью:- Маман просит сосватать свою невесту за тебя!