Сказание о Старом Урале
Шрифт:
Ермак стукнул по столу так, что пол в избе дрогнул, лучина выпала из ставца и едва не погасла.
– ...Захотелось, видать, по тропке Знахаря прогуляться? Валяй!
Иван Кольцо наклонился, раздул огонек и поправил лучину. В избе опять стало посветлее.
– Нешто за себя одного говорю? Вся вольница про то шепчет. Пойдем, мол, воевать Кучума ради Строганова, а для нашей пользы и славы что? Покорим Сибирь, сами царю Московскому о сем объявим, вот тогда и прощение за дела на Волге из царских рук получим...
– Ступай отсюда!
– Дослушай сперва.
– Ступай, говорю! Ране времени с неубитого медведя
– Сотники ни при чем. Я о казаках. Их воля. Они против тебя.
– Нет здесь больше ни моей, ни их воли. Врешь, что люди против меня. Тебя перед дружиной говорить заставлю.
– Стой, Тимофеич! Нешто я тебе не подмога? Нешто сам я веру в тебя потерял? Просто вот пришел, сумление казаков выговорить, не для того, чтобы...
– Струсил? Заюлил? Только товарищества старого ради из стада нашего тебя не выбрасываю, как паршивую овцу. Иди, да на глаза мне покамест не лезь. В походе искупишь подлость свою.
Иван Кольцо вышел из избы. Ермак встал и пнул ему вслед скамью. От толчка та отлетела, стукнулась о кадушку с водой.
– Строганов здесь – сама Русь. Крепость слова, ему данного, не нарушу!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Днем первого сентября прошел короткий, по-летнему теплый дождь.
С утра по ратному поселку глашатаи собирали дружинников на круг. Собирался он под стеной Нижнечусовского городка, прямо на берегу, у снаряженных к походу легких стругов и тяжелых насадов.
Люди становились широким кольцом: дружинники в круг, горожане, прибежавшие поглазеть, – поодаль. Ратные люди, идя на круг, надевали лучшее, что имели в запасе: наборные пояса, изукрашенные сабли и саадаки, стальные бахтерцы, кольчуги, шишаки. В середине круга – высокая степень, где рядом с Семеном Строгановым и Максимом стали старейшины, воеводы, сотники, лучшие люди города: Досифей, Иванко, Спиридон Сорокин, казак Бобыль Седой, старше которого не было среди дружинников.
В городе ударили колокола, и под этот праздничный трезвон от крепостных ворот медленно пронесли в круг воинское дружинное знамя и походную хоругвь с ликом Спаса старого новгородского письма, но еще свежего по краскам: подновили его строгановские иконописцы. Встречая знамя, Ермак стал на колени и поцеловал темно-зеленое полотно с вышитым на нем всадником в красном плаще, Георгием Победоносцем, поражающим змия у ног коня. Знамя это долгими вечерами вышивали Катерина и Серафима Строгановы с сенными девушками-рукодельницами.
Ермак одет совсем по-походному, но вид у него праздничный. Островерхая шапка-ерихонка, поручи на руках и стальные бутурлуки на голенях, тяжелый, блистающий панцирь, кинжал на поясе и персидская сабля сбоку. В руке – тяжелый пернач. Как в бой!
– Замолчи, люди добрые, честная станица! Атаман слово скажет!
В наступившей тишине атаман Ермак объявил, что нынче дружина прощается с Нижним городком.
– На Сибирь в поход идем, атаманы-удальцы! Сегодня нас строгановский город в путь неблизкий провожает. Во славу Руси пойдем, честную победу или смерть ратную искать. За Камень перешагнуть надо,
Ермак поклонился Семену, а тот обнял его, и они облобызались.
Перед отплытием, провожая дружину, пировал весь город.
Столы со снедью и питием стояли прямо на улицах и вдоль берега. Ратные пили без оговору, сколько хотели и могли. Но дурить разум хмелем перед отправлением в дальний путь все же остерегались. Ермак от пьянства два года отваживал.
Пустые бочонки от всяких медков, квасов да браги ребятишки, забавляясь, катали по всему городку. То тут, то там начинали петь песни и плясать. Даже старики со старухами слезали с полатей и печей поглядеть на пир Ермаковой дружины, самим пощупать невиданное до сей поры оружие, разящее огнем насмерть с рук. А у девок и молодух губы распухали и щеки горели от мимолетных поцелуев.
Строгановы с Ермаком и сотниками пировали на воеводском крыльце. По второму кругу чарочки подносила Серафима. У Митьки Орла от хмеля развязался язык, и он, как горохом, сыпал прибаутками, вызывавшими раскатистый смех.
Семен Строганов пил много, и за ним настороженно наблюдала Катерина.
Ермак подсел к Серафиме, рассказывал ей что-то страшное: то испуг, то удивление сменялось в лучистых глазах женщины. Сотник Дитятко, мотая головой, нашептывал похвалы раскрасневшейся Анюте. Она боязливо оглядывалась на Семена, вздрагивая, когда Дитятко пытался тайком сжать ее руку. Катерина, прищурившись, слушала охмелевшего Ивана Кольцо.
Девушки подбегали к крыльцу, со смешками приглашая Митьку Орла на пляску. Он отмахивался недолго, подбоченился и отвесил поклон Серафиме. Ответным поклоном она приняла приглашение. На землю Митька с крыльца спрыгнул через ступеньки и ждал Серафиму в кругу хоровода.
Девушки звонко запели плясовую. Митька Орел проплыл мелкими шажками по кругу и, порывисто притопнув, лихо застыл перед Серафимой. Она взмахнула алым платком, дрогнула и пошла плавно, как лебедушка, по-девичьи молодо и с улыбкой на лице.
Зрители будто онемели. Серафима проплыла последний круг и, переведя дух, села на ступеньку, со смехом обмахиваясь платком.
Сотник Хромой Лебедь выскочил из-за стола, загудел надтреснутым басом:
– Да что же это, люди православные! Чать, и я умел плясать. Катерина Алексеевна, уважь старика, попляши со мной!
Семен и Ермак с поклонами стали просить Катерину «уважить».
– Стыда у вас нет, – отмахивалась та. – На смех хотите перед народом выставить. Девкой и то худо плясала!