Сказание о Старом Урале
Шрифт:
– Уважь, Катерина Алексеевна. Сердце мое от обиды горем зайдется, ежели с тобой перед походом не спляшу.
– Ладно уж, посмешу, что ли, народ на старости!
Хромой Лебедь и Катерина рука об руку дошли до хоровода.
– Погоди, дай рубаху укорочу, а то ноги спеленает.
Под общий смех сотник заткнул подол рубахи за пояс и пустился плясать, прихлопывая в ладоши и дробно стуча каблуками.
Но настоящую пляску зрители увидели лишь тогда, когда Катерина, раззадорившись, поводя плечами, обошла первый круг. Она-то и оказалась самой искусной плясуньей.
Садилось солнце, выстлав на реке густую полосу тени от городской стены.
Пиршество и веселье кончилось. Час отплытия настал. Гомон на берегу примолк. Опять все жители у воды. После молебна ратники молча занимают места на стругах. Кое-кого приходится поддерживать на сходнях. У сотников осипшие голоса, но хмель быстро развеивается. Везде прощаются. Даже у иных мужиков на глазах слезы.
Ермак со Спирей Сорокиным на головном струге. Максим и Никита Строгановы по приказу Семена провожают дружину до устья Серебрянки.
Митька Орел и здесь верен себе. Отдает команды, а сам косится на молодух. Им-то не до смеха! Но Митька озорно шепчет ближайшим:
– Будет вам, козы, мокро на глазах разводить! Не на погост провожаете. Ворочусь – всех до смерти зацелую.
Катерина подошла к своему недавнему напарнику в танце, сотнику Хромому Лебедю.
– Храни тебя господь, плясун! Воюй так же лихо, как пляшешь.
– Ослушаться тебя не посмею, Катерина Алексеевна. А коли свидимся, так гостинца сибирского привезу тебе, хоть ты и Строганова.
Катерина перекрестила и поцеловала старика.
– Какого же мне от тебя гостинца сибирского ждать, казак лихой?
– У Кучума-царя ус выдерну, тебе на память!
– Благословясь, отчаливайте с богом! – сказал Строганов Ермаку.
И тотчас над вечерней рекой послышался зычный голос атамана:
– Весла на воду!
Горожане крестились. Женщины зарыдали в голос.
– Навались!
Мерный плеск сотни весел уже сливался в единый согласный звук, а на берегу наступила торжественная тишина.
Семен Строганов, Досифей и Иван Строев верхом возвращались домой ночью, проводив струги по берегу до Косого бойца-камня.
Ночь, как сажа. Седоки опустили поводья, и кони сами находили дорогу. Дует навстречу холодный ветер. Чувствуя близость жилья, кони пофыркивают. Седоки тоже видят, как на стенах шевелятся огни дозорных, начавших перекличку. Ветер доносит слова нового выклика:
– На Кучума Ермак дружины повел, бог ему на том помощь!
Тишина в Нижнем городке. Только изредка подают голоса собаки.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Целый год минул с ухода дружины на Сибирь.
Опять осень брала свое. Осень 1582 года.
Унеслись в теплые края перелетные птицы; те, что остались в лесах
А гонцов от Ермака не было. Когда вернулись провожатые в начале прошлой зимы, сообщили Семену Строганову, что дружина добралась до последнего волока и зазимовала перед плаванием в неведомые просторы сибирской земли по Туре и Тоболу.
Кочевые племена снова целый год тревожили чусовские городки набегами. Большого ущерба от них не было, но хлопот у Строганова прибавилось. Небольшие, неуловимые отряды воинов-вогулов появлялись неожиданно перед русскими селениями, грабили жителей, сжигали дома.
Чусовая снова покрылась льдом, а новых гонцов Ермак не слал.
Снегом засыпало лесные чащи. Метели взбивали и перетряхивали снежные перины-сугробы. Наступили морозы.
Зимой почти прекратились набеги вогульских отрядов на слободы и посады, но пришельцы, рассыпанные по лесам, теперь охотились у дорог на одиноких путников и приканчивали их меткими стрелами.
Семен Строганов за год заметно осунулся и постарел, не получая свежих вестей от Ермака. Что с людьми, оружием, припасами?
Сгорбился, исхудал Семен, но чуть не сутками объезжал с воеводами свои села и варницы. Редкий день не случалось покойников от вогульских стрелков.
Появились на Чусовой и голодные волчьи стаи. По ночам они поднимали такой неотвязный, унылый вой, что Анюте еле-еле удавалось рассеивать своими песнями тоскливую думу хозяина.
Однажды Семену приснился недобрый сон. Покойный отец, запорошенный снегом, пришел в избу и протянул Семену руки, приговаривая: «Студено тебе, Семен, становится на земле. Иди скорее ко мне!» Сон лишил покоя. Решил отслужить по отцу панихиду. Семен поехал за этим в женский монастырь и с тех пор зачастил туда.
Серафима и Катерина не раз просили его никогда не ездить в одиночку. Семен даже прикрикнул на них. Те при случае пожаловались воеводам Ивану Строеву и Досифею.
Иван отдал тайный приказ старосте, и караульщики стали всякий раз доносить Строеву или Досифею об отлучках хозяина из города. Теперь дозорные смотрели за хозяином в оба. Только он за ворота – следом скакали вершие охранители.
Вечерами Семен часто звал к себе племянника Максима. Он вслух мечтал, как племянник отправится к царю с грамотой о покорении Сибири, как потом в разных странах наберет заморских рудознатцев и возьмет их к себе на службу. Уже строились на Вычегде и Каме большие суда, уже был отправлен в Голландию иноземец приказчик Оливер Брюннель...
Время шло, а вестей от Ермака все не было и не было.
В тот субботний ноябрьский вечер, на закате, мороз взял полную силу. Анюта ушла в дом к подруге принимать роды, не видела, как Строганов собрался из дому.
Дозорные, закоченев на ветру, укрывались в башне и тоже не видели, как хозяин выехал из городка. Об отъезде Строганова узнал Досифей, влепил оплеуху караульному у ворот и поехал с ратниками вдогонку. Настиг Строганова у самого монастыря, в дремучем лесу.
– Куда путь держишь, воевода? – Строганов про себя ухмылялся в бороду.