Скажи, Лиса!
Шрифт:
Подполковник обходил класс, раздавал перевязочные материалы и задания: распределял, у кого лодыжка сломана, кто в живот ранен, кому нужно зафиксировать лучезапястный сустав. Приблизился к нам и у единственных из класса поинтересовался:
– Кто жертва?
Я обреченно вскинула руку, подполковник задумался на мгновение и выдал:
– Травма головы.
– …
Фокина фыркнула и развернула ко мне учебник. На картинке гордо красовался точеный римский профиль в аккуратном белом чепчике, завязанном бантиком под высокомерно приподнятым подбородком.
Кто
Урок превратился в тренировку по художественной гимнастике. В воздухе развевались белые ленты и отовсюду звучали раздраженные команды:
– Ногу выше подыми!
– Да, блин! Не дергайся! Замри!
– Аккуратней! Чего так затягиваешь?
За несколько минут до звонка, когда с больными было покончено, а подполковник придирчиво осматривал и дергал кривенькие повязки, дверь кабинета неожиданно распахнулась. Вошел Петя Самолетов.
Прочие раненые торопливо спрятали под парты перебинтованные руки и ноги.
А мне что было делать? Нырять с головой?
Но я даже отвернуться не успела.
Петя уставился на меня, а я уставилась на Петю, пытаясь телепатировать ему в мозг: «Это не я. Это совершенно другой человек». И остальные на него уставились, желая узнать цель визита, но Петя начисто забыл, зачем пришел. Стоял в дверях и не шевелился, безмолвный, как статуя греческого бога в школьном костюме. Подполковник не выдержал первым.
– Самолетов, тебе чего?
Петя очнулся.
– Мне? – пришел в себя окончательно. – Ах, да! Валентин Васильевич, вас директор вызывает.
Говорил подполковнику, а смотрел на меня. Поворачивался к двери, а смотрел на меня. Едва шею не вывихнул. Но в Петином взгляде не было ни любви, ни восхищения. Так пялятся в музее на самый невероятный или жуткий экспонат.
Застрелиться!
По дороге домой Светка изобразила на лице печаль и отчаяние.
– Лиса! Мои меня уже достали. Никакого покоя, сплошные писки, визги и хрюканье. Можно, я у тебя переночую?
Я запнулась на ровном месте. Я даже представить не решилась, что будет, когда Светка узнает о Грачеве.
Я ей и так не обо всем рассказываю. Она, например, не
А я о ее симпатиях знаю: кто, когда, почему. Она сразу выкладывает, торопится поделиться, словно ей одной не выдержать своих эмоций и чувств.
Она мне вообще обо всем рассказывает, что с ней случается. С родителями там поругалась или классного мальчика в автобусе увидела. И наверное, думает, что я так же поступаю.
А я скрываю. Да еще и вру.
– Свет, ну ты пойми! Толик к нам совсем недавно переехал. И у нас теперь обстановка слегка нестабильная. Непривычно же. И ему, и нам. Вот все пообвыкнем, тогда…
О том, что мама с Толиком сейчас в свадебном путешествии, я ей тоже не говорила.
Почему я не могу никому сказать про Грачева?
Потому что боюсь, что меня не поймут. Никто не поймет. Ни мама, ни Светка, ни остальные.
Мама испугается и навсегда перестанет мне доверять. Светка воскликнет, что я – ненормальная. Все изумятся, удивятся и будут осуждать. Я уверена, что будут осуждать. Отнесутся по-своему. А мне надо, чтобы по-моему. Чтобы без долгих объяснений и выкручиваний. Мгновенно поверив и приняв.
Кто так сможет?
Светка разочаровалась и немного обиделась, хотя и сделала вид, что согласна и поддерживает.
Как же погано обманывать друзей и утешаться мыслью, что все равно по-другому поступить нельзя, зная, что можно! Пошел он к черту, этот выбор, который всегда есть.
С высоты пятого этажа
Зашла в квартиру, сняла куртку и сразу почувствовала, как потянуло холодом. Словно в каком-нибудь ужастике перед появлением призрака. Бр-р-р! Мороз по коже. Ну конечно! Дверь на лоджию открыта.
На дворе, между прочим, зима, а Грачев, пользуясь моим отсутствием, решил покурить. Пойду проведу очередную воспитательную беседу.
Оконные створки на лоджии распахнуты во всю ширь. Тимофей вцепился в перила и смотрит вниз. Я встала рядом. Он заметил, но не повернулся, только сказал:
– Не очень высоко.
Мне захотелось ответить аккуратно, чем-то нейтральным, незначительным.
– Пятый этаж.
Под нами – занесенные снегом кусты сирени, белое полотно палисадника, отделенное невысоким самодельным заборчиком от темно-серой мокроты асфальта.
Тимофей по-прежнему смотрит вниз. И я смотрю.
Не знаю, как получается, но то ли земля начинает проваливаться, то ли дом – расти. Расстояние увеличивается, увеличивается, увеличивается.
Очень высоко. И страшно.
– Я замерзла. Холодно.
Ежусь, потираю плечи.
Тимофей поднимает глаза, а взгляд по-прежнему – куда-то вдаль.