Скажи смерти «Да»
Шрифт:
Но главное не это, а то, что Виктор этот должен знать телефон Лешего или, по крайней мере, у него наверняка есть телефон московского офиса того совместного предприятия, которое организовали Яша с Юджином и Лешим. И все, что мне надо, это как-то — завуалированно, разумеется, — сказать Виктору, что у меня возникли серьезные проблемы, являющиеся продолжением ситуации с Яшей, и что мне срочно, очень срочно, нужна помощь, просто жизненно необходима. И чтобы он передал это в Москву — и в тот же день там будут об этом знать. С одной оговоркой: — если с теми, кто должен это узнать, все в порядке.
Думаю вдруг, что я — как человек, сидящий у постели больного — своей умирающей надежды: слежу за линией кардиограммы на экране и замечаю, что пики сердечных ударов появляются все реже. И чувствую, что вот-вот ломаная линия вытянется в прямую, но все равно жду и с радостью встречаю очередной, пусть все менее заметный, пусть уже и не пик, а холмик, бугорок, кочку…
—
Нет, не получается. Ну что я, черт возьми, скажу? Что мне угрожает то же, что и Яше? Я и так уже сделала рисковый ход — Кореец озлобился бы жутко, узнай он, что я вопреки его просьбе позвонила на телефон, который, возможно, прослушивается, но он сам виноват, что мне приходится прибегать к этому шагу.
— …что у меня тут та же ситуация, что в январе 95-го… Нет, нет. Все отлично. Просто передайте это дословно — то же, что в январе 95-го… Да, то, что произошло с Джейкобом, — это ужасно. Жаль, что я не смогла приехать на похороны. Конечно, я обязательно прилечу, хочу побывать у них на кладбище… Нет, нет, я не пропала — просто думала, что у вас очень много проблем, не хотела беспокоить… Спасибо, Виктор, — я обязательно прилечу в самое ближайшее время, и мы с вами посидим в ресторане… Нет, помощь мне не нужна, все идет прекрасно — только позвоните им, пожалуйста, срочно. И если будет какая-то информация для меня относительно мистера Кана, скиньте мне, пожалуйста, на факс… Нет, я сменила номер — запишите. Спасибо…
Уже повесив трубку, я посмотрела на стоявшую вблизи охрану — перед тем, как позвонить, ляпнула им, что по неизвестной причине мобильный меня не соединяет с нужным абонентом. Они удивились жутко: это ж не Москва, тут куда угодно с мобильного дозвонишься за секунду — и еще больше удивились, когда я сказала, что телефон-автомат надежнее. Явно заподозрили что-то неладное — да хрен с ними, пусть думают, что надо сделать срочный звонок, а при них разговаривать не хочу.
Немного по-идиотски получилось — набрала номер, по которому звонить не следовало, и наплела какой-то чуши. Если ФБР и слушает телефон… На кой им это через два месяца после смерти Яши? Но все возможно, конечно… Никто ничего не поймет, обычный звонок, ничего такого не сказано. Откуда им знать, какие события имели место в январе 95-го, — только Юджин может понять: это означает, что мне угрожает смертельная, без преувеличения и в буквальном смысле слова, опасность. Только он вспомнит сразу, что первого января в меня стреляли и я попала в реанимацию. Только он, и никто другой, ни ФБР, ни Леший. Так что был ли смысл в звонке? Исключительно в том случае, если Кореец жив и здоров — что очень сомнительно. Я его не хоронила, конечно, но и в возвращение его уже не верила и не ждала. Виктор это косвенно подтвердил: если бы все было в порядке, он бы наверняка знал, равно как и знал бы, если бы все было плохо. Должен же он с Москвой контактировать, коль скоро у них совместный бизнес. Он, конечно, не при делах, как я думаю, и Юджину с Лешим никто, просто Яшин близкий, и он не должен знать, зачем улетел Кореец… Все, хватит гадать, устала!
Уже когда дома оказалась, почувствовала, каких усилий стоил мне этот выезд в город — хотя старалась охране ничего не показывать, но все время оглядывалась по сторонам. Косилась на едущие рядом и проезжающие мимо машины. Даже в ресторане казалось, что вот-вот появится Ленчик с компанией. И звонок это стоил нервов, тем более что все равно ничего не сказала в итоге.
Может, стоило слетать туда самой — в Нью-Йорк? Встретиться с ним, честно рассказать, что происходит — Яша ему очень доверял, я помню. Может, у него там связи есть — должны же были у Яши остаться какие-то связи. Может, подсказал бы какой-нибудь выход, а главное — вместе позвонили бы Лешему: он же должен меня помнить. И я бы узнала у него, что с Корейцем, и выложила бы ему откровенно, что у меня возникли серьезнейшие проблемы и что, если Кореец или он не появится через пару-тройку дней, мне хана. Да прямо открытым текстом и брякнула бы — неужели бы он не прилетел? Да хотя бы узнала бы, что у них там происходит. А может, и не узнала бы: какая-нибудь секретарша вполне могла бы сказать, что господин Семенов, известный близким людям под кличкой Леший, отсутствует, и когда будет, неизвестно. И вряд ли стала бы эта секретарша выкладывать мне, как дела у мистера Семенова. Хотя наверняка бы записала мой телефон в Нью-Йорке, и кто я, и мое сообщение, что я срочно жду от господина (или мистера) Семенова звонка.
Возможно, так и надо было бы сделать. И в принципе, еще не поздно, совсем не поздно, — можно хоть завтра
Не могу этого объяснить, но почему-то есть у меня такое ощущение, что летать мне никуда не надо. Что эти все равно узнают, куда я полетела, и если они оттуда, то…
Ладно, подумаю, а сейчас — сейчас расслабиться надо. И одежда летит по углам — в смысле полушубок и кожаное платье и пояс с чулками. Больше все равно ничего на мне нет. И вода упруго хлещет по дну огромной круглой ванной, и аромат пены поднимается к потолку, смешиваясь с быстро пожираемым вентиляцией сигарным дымом.
Как хорошо в горячей ванной: если чуть абстрагироваться, то пена напоминает облака, и я словно смотрю на них из иллюминатора, сидя в уютном кресле первого класса. Смотрю и плыву над этими облаками, и сейчас даже не хочется напоминать себе, что лететь-то мне некуда. Ни о чем сейчас не надо думать — только наслаждаться мыльной водой, проникающей в поры, вымывающей усталость и напряжение, приносящей спокойствие. Я вся такая тяжелая сейчас, словно вода впиталась в меня, увеличив вес вдвое или втрое, — но незанятая сигарой рука легко скользит по телу и оказывается между ног, предвосхищая мысли, повинуясь инстинктам и оказываясь именно там, где больше всего нужна сейчас. И я уже ни о чем не думаю, пассивно принимая собственные ласки, медленные и чувственные, — и последняя мысль, неотчетливая, слабая и растворяющаяся: о том, что сама себе я всегда доставлю больше удовольствия, чем любая женщина.
А дальше не до мыслей — ласки становятся все конкретней, сужая круг, и нет сил терпеть, и судорожные движения легко разрывают толщу воды, и стоны вместе с дымом поднимаются к потолку, а потом сигара тонет незаметно, и остаются только стоны, наполняющие выложенную черной плиткой комнату, отражающиеся от ее стен и превращающиеся в бесконечное эхо…
— Я готов предоставить вам полный отчет, Олли.
Пунктуален — ровно пять дней прошло. Восемнадцатое января — и никаких изменений за эти пять дней. “Друзья” мои до сих пор молчат — думаю, что именно благодаря тому, что как раз накануне встречи с Ханли домашний номер мне поменяли. Для ФБР, если все же они слушают, это пустяк, они его легко узнают, а вот мои друзья хрен где его возьмут, а мобильного моего, точнее двух мобильных, у них и так не было. Так что захоти они мне что-то отправить — а они наверняка хотели, уж больно давно молчат — хрен бы у них чего вышло. И все, что им остается, — это или воспользоваться моим почтовым ящиком, поскольку адрес им наверняка известен, или попытаться встретиться со мной в городе. Первый вариант не подходит, поскольку надо светиться и попасть в высматривающие местность перед домом камеры — а это уже доказательство. Подошел конкретный человек, положил письмо, а в письме то-то и то-то — это для них стремно. А искать меня в городе — тоже не выход.
Бодигарды мои слежки вроде не видят — я спрашивала, изображая изредка одержимую манией преследования, и всякий раз получала отрицательные ответы, — не исключено, что за мной следят все же, просто каждый раз в новой машине. Сложно, что ли, взять в прокате? Да и маршруты у меня не настолько запутанные, чтобы выявить слежку, — в принципе, езжу я в одни и те же места, в один салон красоты, по одним и тем же бутикам и ресторанам. С тех пор как сменила телефон, в город выбиралась каждый день — зная, что прятаться нельзя, так для меня самой хуже. Расклеиваться начинаю, как попавшая под сильный дождь некачественно сделанная кукла.
Это я к тому, что даже проследи меня — что они, будут подходить ко мне в ресторане или прятаться в салоне под массажную кушетку или в примерочную в бутике? В принципе, в ресторане могли бы подойти — охрана все равно за соседним столиком, мне так удобней, да и не хватало еще есть с ними, и так устаю от их не слишком навязчивого, но все равно общества. Но для Ленчика и этот вариант тоже нехорош, ему бы лучше позвонить, так что смена телефона была правильным шагом.
Да нет, конечно, правильный ход был с телефоном — я даже никому его давать не стала, ни Стэйси, ни Мартену. У обоих мой новый мобильный есть, а старый я сдала все же, осознавая его бесполезность. Стэйси, Мартен, Ханли, Бейли, босс из охранного агентства — вполне достаточно. Если дела по работе — позвонят на студию, но, честно говоря, никому я по этим делам не нужна и появляюсь там редко. Мартен, кажется, чувствует, что не все в порядке, потому что я попросила его отложить решение по новому фильму до первого февраля. Долго объясняла, что у Юджина в Москве проблемы с бизнесом, вызванные смертью Джейкоба, и надо их уладить. И ругала русскую бюрократию и чиновников-взяточников. Звучало это убедительно. А может, и не стоило бы, если бы он мне не сообщил потом, что разыскивал тут меня конгрессмен Дик, но оказалось, что я сменила номер.