Скажите Жофике
Шрифт:
– Она получает от меня по четыре форинта в день.
"Ну, есть тебе теперь над чем голову поломать! – сердился Понграц. – Может, надо бы ей платить больше, да не из чего. Да и к чему малявке больше? Ее труд и того не стоит, еще, чего доброго, разбалуешь девчонку, потом матери на нее не угодить будет – все мало покажется. С таким дитем нужно быть настороже".
– А кто вам ее порекомендовал? – спросила Марта Сабо после долгой паузы.
Вот теперь и это рассказывай ей! Видать, у нее нет другой заботы, как его выспрашивать. Может, рассказать про то, как он юнцом наступил на серп и сколько крови тогда вытекло? И вечно с этой правой ногой приключается какая-нибудь оказия: на серп наступил – правой, на пилу напоролся – правой и, как назло, сломал тоже правую. Интересно, прошла ли рука у Жофи? Завтра, пожалуй, они посуду будут мыть вместе. Доктор велел ему
Кто порекомендовал!
– Никто! Сама явилась. Та, которую я позвал, не нашла времени прийти, через эту передала мне все. А она возьми да наймись. Тут же, говорит, и учится. Не у вас ли часом?
Ох и дуреха, кивать кивает, а говорить ничего не говорит. Замолчала как раз в то время, когда он сам не прочь послушать. Наверное, девчонка – лучшая ученица в классе, уж больно все умно говорит. Что твой поп. Гляди-ка, эта Марта Сабо себе на уме: у нее язык развязывается только тогда, когда самой интересно. Ишь ты, вдруг каждое слово стало на вес золота. Такой лишь бы жалованье получать. Она в четыре раза больше получает, чем, к примеру, Секей. Правда, Секей, все спустя рукава делает. Зато Добозиха работает как положено, но все равно получает в четыре раза меньше, чем эта вот. Что ж, не хочет про девчонку говорить – ну и не надо. Что она там соображает? Даже лоб наморщила от натуги! Пусть думает, о чем хочет, только бы его оставила в покое. Посидела, порасспросила – и на том спасибо! – и шла бы себе восвояси.
Заживает ли кость? Наверное, заживает. Разве без рентгена скажешь? Один рентген может сквозь гипс видеть. А так что гадать? Болит себе и болит. Как относятся к нему в поликлинике? Как относятся, так и ладно. Ногу ему лечит рыжий доктор какой-то, только и делает пока, что мучает его. Но среди врачей попадаются иногда и хорошие. Взять, к примеру, Габора Надя, который раньше лечил ему прострел.
Ну и глазищи у нее! Сейчас выпрыгнут! Не диво, что такая мужа не нашла себе! Раз уж ей не терпится узнать, он, так и быть, расскажет, как было все с Габором Надем – может, тогда она наконец уйдет. Если так все про болезни любит, чего ж не пошла в доктора? Да откуда ему знать, чем хворала его матушка. Или она воображает, что в их деревне была больница и мать целые дни просиживала там на приеме у врача? Ему неизвестно даже, от какой хвори она померла, царствие ей небесное. Взяла да и померла.
Как радикулит? Да все никак не успокоится. Может, опять вцепится, и тогда будет худо. Прежнего доктора-то ведь нету больше. Перевели? Ну да, перевели – на тот свет. Неужто она газет не читает? Только девчат мучает. Читай она газеты, знала бы, что доктор помер тут же, в своем кабинете, и он, Понграц, как раз говорил с ним напоследок. Жалко его, очень, очень жалко, больно хороший он был человек.
Ну, слава богу, кажется, собирается! И чего это она теребит в руках салфетку, которую так хитро сложила Жофи? Прямо диву даешься, что за девчонка! Где она всего этого набралась? А его Марчи, будь она жива, было бы теперь столько же, сколько этой Сабо. Замуж бы ей, сердешной! Добозиха говорит, будто она дожидается Хидаша. Но напрасно: он уже за другой бегает, за этой… как ее? – за Лембергер, что с конским хвостом.
Сестре Аннуш тоже вечно все приходилось растолковывать, особенно когда он ей вслух газеты читал, – букв она не знала. Помнится, прочел ей, как изрубили и бросили в Тиссу Йожефа Шимона, так она чуть не окаменела от ужаса. И учительнице тоже страсти подавай. Рассказывай, как помер Габор Надь. Ну, скончался и все тут. К чему столько толковать об этом? Ей хочется знать, сказал ли что-нибудь перед смертью Габор Надь. Да, то есть он хотел сказать, только не договорил. Что за чудачка! Вон и слезы у нее закапали, сейчас салфетку замочит. И что тут реветь? Ну, говорил, так что из того?! Сестра Аннуш тоже про какую-то лошадь бормотала перед тем, как богу душу отдала. А ведь в жизни никогда у нее не было никакой лошади. Радовалась своим двум курам да петуху. Может быть, она говорила про лошадь святого Михая? Скорее всего, именно про нее – странно, что это пришло ему в голову только теперь, спустя столько лет. Ну чего она тут нюни распустила? Ведь когда человек собирается на тот свет, он, как правило, мелет несуразицу. Вот и Габор Надь про какую-то Жофику вспомнил.
Наконец-то унесла
Примерно в то же время, как Жофи подала шпинат, а Юдит, слегка умывшись после долгой езды в трамвае, села к столу, Марта Сабо вышла из здания Института экспериментальной педагогики. На втором этаже, в угловой комнате, где происходил разговор, продолжал гореть свет. Добаи еще оставался в своем кабинете.
Марта Сабо не стала садиться в трамвай, ей сейчас хотелось пройтись пешком, побыть среди людей. Пожалуй, неплохо бы поужинать в ресторане. Годы идут, а вечера так похожи один на другой: обычно она работает, пишет, читает, занимается рукоделием. Сегодня это ее не устраивает. Незаметно она дошла до Совета 1-го района и опустилась на скамейку, что стояла у входа. Куда же все-таки отправиться? Марта разглядывала скульптуры рабочего и крестьянки, дверь в металлической обшивке, которая в такое время была, конечно, уже заперта. От скамейки еще тянуло теплом – видно, сильно нагрело за день.
Неподалеку от совета Марта увидела телефонную будку. Она отыскала монету и позвонила Хидашу. Он оказался дома.
– Ты ужинал? – спросила его Марта.
Хидаш ответил, что нет.
– Давай поужинаем вместе, не возражаешь?
– С удовольствием. Где?
Если бы она знала где! Безразлично, лишь бы можно было спокойно поговорить. Хидаш вспомнил, что на улице Месарош есть уютный ресторан. Они договорились встретиться прямо в ресторане. Кто раньше придет, тот занимает столик.
Ресторан назывался "Ньярфа". Найти свободное место оказалось нелегко, но все же Марта нашла – она добралась немного раньше Хидаша. Цены были чересчур высокими, и она заказала только ветчину. В саду играла музыка, но, к счастью, не танцевали – оркестр играл старинные вальсы. Меж деревьев горели фонари, пахло пивом и хорошим жарким. Утром Хидаш был в холщовом костюме, теперь – в полосатом серо-синем. Он уже надевал его во время конференции. Обычно Марта Сабо не придавала значения своему туалету, она и к Добаи пошла в ситцевом платье. Но теперь ей почему-то стало немного жаль, что не забежала домой и не переоделась. Она имеет особенность к концу учебного года худеть, и тогда платье висит на ней, как на вешалке. Следовало бы сменить платье, хотя бы потому, что этот чудак приоделся к ужину…
Хидаш тоже заказал ветчину и бутылку вина. Он ни о чем не расспрашивал, и это вдруг стало раздражать Марту: что он, собственно, думает об ее телефонном звонке? Или воображает, что ей захотелось полюбоваться им? Она отодвинула тарелку – аппетит пропал. За соседним столиком мужчина дал сотенную ассигнацию, а сдачи получил всего несколько монет. Как легкомысленны люди! Или им некуда деньги девать?
Хидаш покончил с ветчиной и отпил вина.
– Что нужно было от тебя Добаи?
Говорить особенно нечего, она зря пошла туда, но все-таки приятно вспомнить разговор. Там, в институте, она так разволновалась, что даже не отдавала себе отчета в происходящем. Теперь, рассказывая обо всем Йошке, она заодно и обдумает кое-что.
Словом, началось с того, что Добаи сварил кофе и угостил ее. Рабочий день в институте уже окончился, секретарша ушла, и они остались с Добаи вдвоем. Сначала пили кофе, потом он провел ее по обоим этажам института. Показал комнату научных сотрудников, – у каждого своя отдельная библиотечка и свой шкаф для бумаг. Она видела и общую библиотеку, в ней хранится тридцать тысяч книг. В институте шестьдесят сотрудников, теперь из них девять человек сокращают.
Хидаш взглянул на нее и снова отпил из стакана.