Сказители
Шрифт:
Радовался он всего несколько дней. Баоцин знал, что семейство Тан просто так его не оставит. Конечно, у них были свои трудности, причем главная – заработать деньги на содержание семьи. Позволь они Циньчжу и Баоцин} распустить труппу, вообще не получили бы ни гроша Сама Циньчжу могла бы зарабатывать и побольше, но дело не пошло. Вот и было решено подстроить Баоцин неприятность. У рыхлой и крупной тетушки Тан коронным номером было выводить людей из себя. Ее муж только учился этому, и она внимательно следила за тем, чтобы он не попадал впросак.
В течение трех дней она посылала мужа к Баоцину занимать
Баоцину поневоле приходилось все это терпеть. Он понимал, что не в состоянии наполнить эту бездонную бочку, однако переживал за них. Но члены семьи Тан никогда не знали меры. Они даже хотели получить аванс из условной оплаты будущих выступлений Циньчжу, с чем он не соглашался. И ничто не могло их образумить.
В тот день, когда семейство Фан переезжало на новую квартиру, чуть не произошел скандал. Только рассвело, явился Тан Сые, подобный хорьку, который пришел поздравить курицу с Новым годом. Лицо его было сердитым, а уголки рта от дурного настроения опущены вниз.
Он без обиняков стал тут же выговаривать Баоцину, что все семейство Тан не считает его человеком серьезным и что он пристроил уютненько только своих домочадцев. Семья Тан – его старые друзья, всегда были беспредельно преданы ему, а он не понимает доброго к себе отношения.
– Послушайте, – сказал он Баоцину в осуждение, – вы должны нам помочь. Найдите выход! Вы должны были подыскать нам уютное гнездышко. А вместо этого подыскали его себе.
Баоцин согласился помочь им подыскать жилье, но не дал никаких гарантий. Обещать не сложно, но он не собирался этого делать. Пообещать людям и не выполнить свое обещание – значит пойти против собственной совести. Семья Тан без конца в чем-нибудь его обвиняла. Тан Сые бурчал что-то не переставая, а Баоцин спокойно его слушал, кивал головой и улыбался.
Тетушка Тан тоже выходила в свет. Каждый день она с трудом поднималась на второй этаж, чтобы навестить свою хорошую подружку тетушку Фан. Происходило это всегда одинаково. Сначала она с улыбкой во все лицо входила в гостиную и задыхаясь произносила:
– Наконец-то добралась. Я прошла весь этот путь пешком специально, чтобы повидать вас. Я про себя думала: что там ни говори, а мы в этой дыре все же люди со стороны и должны держаться ближе друг к другу, У меня только одни друзья – это вы. Если не повидаю вас хоть денек, я просто не нахожу себе места. Вспомнила, что сегодня еще не видела вас, и просто душа рвется на части.
После этого она выбирала самое широкое кресло, втискивала в него свой просторный зад и уж потом начинала бубнить.
– Ваш талантливый хозяин подыскал нам жилье? – спрашивала она. – Нашел или нет? Вы должны его поторопить. Некому нам помочь, мы до сих пор живем в гостинице, а плата ужасно высокая. Мы просто дальше так не протянем.
Как садилась, так на несколько часов. Подают чай – пьет, подают еду – ест.
В гостях бывали и другие: полицейский, шпик, бандит и несколько богатых молодых господ. Они приходили поглядеть на Сюлянь и сидели еще дольше, чем тетушка Тан. Баоцин, конечно же, должен был их угощать: нести чай, арбузные семечки, – сидеть с ними и вести разговоры.
Они нередко являлись так рано, что Сюлянь еще не успевала встать с постели. Сядут в гостиной, и все поглядывают на пестрый полог, которым была прикрыта дверь в ее комнату. Баоцин знал, чего им было надо, но выгнать боялся. Будь он с ними покруче, во время представления могла прийти целая орава хулиганов и устроить погром: разбить несколько чайников и чашек, пару раз выстрелить в электрические лампочки, чтобы насолить ему. Разок вот так поскандалят, и можно считать, что предприятию конец.
Хуже было то, что среди молодых людей, которые •приходили спозаранок, был и начальник участка. Он был приятной наружности, но когда начинал смеяться, тут же выявлялись все его босяцкие замашки; к тому же он был большим охотником до женщин. Он приходил, плюхался тут же на стул и, держа во рту зубочистку, впивался взглядом в дверь комнаты. Однажды было так, что один из самых распущенных юнцов встал и без всяких слов вошел в спальню Сюлянь, когда та еще спала. Остальные пошли за ним.
Баоцин, увидев, что все они уставились на Сюлянь, стал складывать руки в почтении, кланяться, сопровождая это потоком самых вежливых слов. Он стал говорить, что Сюлянь очень устала. Вечером она выступает, а днем должна хорошенько выспаться. Они были недовольны, но вышли и стали дожидаться ее в гостиной. В душе у Баоцин, а все кипело от злости, но он улыбался вместе со всеми, с трудом сдерживая гнев. Вот это и есть человеческая жизнь, это и есть заниматься искусством.
Если бы тетушка Фан его поддержала, замолвила словечко, картина была бы совсем иной. Она по крайней мере могла бы сказать этим подонкам, что Сюлянь всего лишь актриса и не больше. Но она не делала этого нарочно. В отношении Сюлянь у нее были свои расчеты.
Сюлянь чувствовала себя ужасно неловко оттого, что мужчины пялили на нее глаза. Она знала, что у этих людей нет ничего хорошего на уме, и потому не удостаивала нх вниманием. Стоило перешагнуть порог, как перед глазами появлялся весь этот сброд. Она всегда просила, чтобы ее сопровождала Дафэн, но та не соглашалась. Зачем ходить вместе с младшей сестрой, которая была красивее ее. Она понимала, что находившиеся в гостиной мужчины пришли посмотреть на сестру, а ее в упор не замечали. Поэтому Дафэн всегда велела Сюлянь выходить из комнаты одной. И это было вполне объяснимо: сестра, которая невесть откуда взялась, была лишь забавой для мужчин, а она, Дафэн, была девушкой с достоинством.
В конечном счете Сюлянь приходилось выходить одной, как на сцену. Не глядя по сторонам, она проходила через гостиную и оказывалась в комнате матери. Она не осмеливалась даже взглянуть в сторону этих мужчин, зная точно, что стоит ей так поступить, как они тут же ее окружат.
Встать рано и пройти через комнату было для Сюлянь сущим мучением. Она отлично понимала свое положение – девочки без отца и матери, обыкновенной исполнительницы сказов. Самое большое, на что она могла рассчитывать со стороны матери, это на чуть более приветливое к себе отношение. О нежности и ласке не могло быть и речи. Становясь взрослой, она нуждалась в чьей-нибудь ласке и лелеяла надежду, что появится человек, который сможет поддержать ее советом,