Сказки детского Леса
Шрифт:
Человеков с обмороженными ногами надо лечить и её отлечивали потом живой и мёртвой водицей два добрых старых ворона. Ворон-он и ворон-она. Они смеялись туберкулёзным смехом «кха-кха» и не боялись в своей жизни уже ничего.
А тогда не страшно стало уже, потому что волшебный берег из чисто пушистого стал просто совсем изумрудным. И часы на стене стали тикать и дальше идти. Аленька там спала.
А потом она пошла дальше. Потому что замок был построен из чистого огонь-рубина и развалины синего мёртвого сапфира окружали его.
– Ты умеешь уже ходить между синих, страшных деревьев?
– спрашивали они склоняясь тёмными ночами ей на плечико и она стонала легко.
Хорошо, что эта планета оказалась не единственной во вселенной. Потому что где-то очень далеко. Где даже и не видели мы с тобой никогда с нашей маленькой доброй Земли. Там в далёком запределье заплакал новый малыш. Ему опять приснилась сверхновая в небе звёздочка. А ещё на другой планете я их там и посадил и Аленьку и еёйное это чудовище. Хай сидют.
Волшебное о последней любви
Он знал куда идёт. С рождения знал и даже уходившая временами память не могла заставить забыть. Так память обрела верность и теперь человек непрерывно уже знал куда он идёт.
Чаща свирепого непроницаемого взгляду леса тьмы лишь охраняла, провожая теперь. В небе той ночи не было уже ни одной звезды, но в непроходимом во мраке лесу человек знал, куда он идёт, и он шел, не тревожа тишину уставшего в непроглядности леса. Деревья спали, сложив свои могучие чёрные кроны на плечи друг другу, и где-то в далёкой вышине ветер шевелил чёрные листья спавших деревьев. Под ногами могучих деревьев шёл человек.
Когда-то он был знатен, когда-то он был безумно богат, когда-то он был мудр. Всё теперь уместилось в крошечном уголочке большого человеческого сердца. Когда-то его звали принц Звёзд. Теперь он был человек. И человек знал, куда он идёт.
Дракон был обязателен как само время. Грозный непобедимый дракон встал на пути, заслоняя всё необходимостью битвы. Но человек знал, куда он идёт.
Чаща чёрного леса раздвинулась светом окровавленных факелов, оставляя человека и непобедимого дракона на поле битвы.
– За смертью пришёл ты, человек, - в гневе дракона содрогнулась спящая чёрная земля. Замерло тогда всё вокруг от ужаса предвкушения последнего смыкания пасти дракона, но тихое успокаивающее в ответ: «Всё хорошо, мой малыш, я пришёл за тобой».
И крылья дракона плавно на чёрную землю, и грозный взгляд в доверчивость детскую, прятавшуюся так долго… И спокойное очень глубоко входящее в душу: «Уже не страшно ничего. Я нашёл меч-кладенец, малыш. Я превратил его в утренний свет. Теперь всё хорошо, больше никогда не будет смерти».
Факелы погасли, последними отблесками пожелав спокойных снов утешенному навечно дракону, засыпавшему с улыбкой на мягкой ночной траве, в уголке человеческого сердца.
Сердце билось спокойно и ровно, и человек шёл, зная, куда он идёт.
Но грязь под ногами мешает идти. Грязь засасывает, оставляя
Лихо тяжёлое отнимет последнее, что было ещё, расчленит аккуратно и сложит в разбросанные в дремучем лесу уголки. Руки вывернутся из послушных суставов, ноги ненужностью покинут, плоть в тысячи клочков и безумие не затеплится уже в глазах. Тогда лихо тяжёлое возьмёт ещё себе память и отнимет последние стонущие в отрыве чувства. И оставшиеся в живых жители леса ещё раз поклонятся лиху тяжёлому, принявшему ещё одну жертву. Да только человек знал, куда он идёт.
И когда разобрано было уже всё по кусочкам, растащено по норкам, укрыто под кустиками и оставалось-то немного уже совсем, стало не так что-то с лихом тяжёлым. Непонявшими глазами слепыми смотрело лихо тяжёлое на маленькое тёплое небывшее ещё никогда. Да как понялось, как прозрелось, да задышалось с трудом, с болью, с перехватом. Очень тяжело вздохнуло лихо тяжёлое и решилось на неслыханное. Под кустиками, по норкам, по кусочкам собирало долго обратное. Возвращало чувства бывшие и память, и готово было дать ещё на дорожку чего-нибудь. А человек был благодарен по-прежнему и лихо тяжёлое только вздыхало с грустью в прозревших глазах, когда уходил человек туда же куда и шёл он.
Тогда приходила боль чужая, которая куда побольней своей, криком стонущим рвалась в душу и безумием отдавалась. Но из ничего каждому по маленькому драгоценному кусочку тепла и успокаивалась даже чужая боль, уходя в лёгкую незабываемую боль свою. Потому что человек знал, куда идёт он.
А боль своя обратилась в распятие, и тогда ещё приходилось умирать от жажды и боли своей на ржавых гвоздях. Но своя боль обернулась лишь маленькой птицей. И человек чувствовал, как расправляются большие крылья его креста за спиной. Легко и плавно отделялся тяжёлый крест от грешной земли, и крылья креста даровали человеку возможность полёта.
Над лесом тёмным в беспросветной ночи потоками могучих ветров уходил человек туда же куда шёл он.
И только одна избушка оставалась на его пути. Но сложить крылья, спуститься к не нами забытым, не забыть о главном.
Старуха, древняя как мир, топила в избушке печь осколками человеческих сердец. Всё топила и зябла, не умея никак согреть века назад замерзшее. Это была погибшая любовь. По-разному погибшая, потому что рано, потому что страшно, потому что хотелось жить ещё. По-разному погибшая любовь была обречена на бессмертие. Ещё один гость на пороге не удивит, не обрадует, не встревожит. Холодно погибшей любви у самого жаркого огня. Не коснётся пламя потухших глаз, не дотронется жарким язычком замороженного сердца. И только вечность иголочками ледяными размеренно падает в застывшую душу. Стук-вход, стук-врыв, стук-кап. Не заметилось, не обратило внимания на себя когда пришло. То ли спасение, то ли избавление, то ли просто так особенного ничего. Только стук в кап, ледяные иголочки в дождинки слёз, возвратом ушедших в никуда сил.