Сказки Нью-Йорка
Шрифт:
Грейвс: Сегодняшняя ночь, бесконечно долгая, — вся-вся — наша с тобой. Я надела лучшее, что у меня есть. Это платье носила моя бабушка. Она выходила в нем замуж, это наша фамильная ценность. (Крисчен молчит. Шарлотта берет его ладони в свои.)Только не подумай, пожалуйста, что я разоделась так, чтобы показать себя в этом ресторане. Вовсе нет. И вообще я против того, чтобы нас разглядывали чужие люди.
Крисчен: Шарлотта, ты совсем еще ребенок.
Грейвс: Я уже не ребенок. Мне просто страшно. Я чувствую, что не могу никак тебе помочь.
Крисчен: Ты зря
Грейвс: Нас могли бы посадить и в тот зал, где все смеются и танцуют. А здесь ничего не происходит. (Крисчен резко и неожиданно поворачивается к подслушивающему официанту, притаившемуся за дверью в кухню. Тот таким же резким движением последний исчезает в служебном помещении.)Вот как они с нами поступают. Даже меню не предложили.
Крисчен: (их скрещенные ладони меняют положение)Да, а я-то, честное слово, надеялся, что здесь все восхитятся моим чувством стиля. Может, лучше убрать ботинки под стол?
Грейвс: Уже поздно. И, скорее всего, поэтому к нам никто не подходит.
Крисчен: Подождем еще. Улыбнись.
Грейвс: Не могу.
Крисчен: У тебя прелестный ротик. Настоящий. Такие крепкие крупные зубы. Такие восхитительно тревожные брови. Ну, Шарлотта, пожалуйста, обрати внимание на мои ботинки. (Грейвс молчит.)Помнишь то лето, когда мы были детьми? (Крисчен гладит ладони Шарлотты.)Парад и пикник в День Труда [4] . Ты вышла из дома в белой шелковой кофточке и с такой же копной пахучего сена на голове. Ты сказала мне «привет», как не смог бы никто другой. (Крисчен подымает глаза к небу.)Во мне до сих пор звучат эти слова. Я слышал их отчетливо, несмотря на гул парада. Нет, я все вру. Я прятался за деревьями, приноравливаясь стащить мороженое у продавца, в то время как он наблюдал за марширующими гражданами. Ты осталась такой же девчонкой. Я знаю, мои ботинки вульгарны. (Очень громко.)Мои ботинки вульгарны. Знайте все — у меня дурной вкус.
4
Американский праздник, приходящийся на первый понедельник сентября.
Грейвс: Прекрати (Появляются два официанта, обеспокоенные криком.)пожалуйста. Я ничего не имею против твоих розовых ботинок.
Крисчен: Персиковых.
Грейвс: Персиковых. Пойдем отсюда?
Крисчен: (отстаивая свою независимость)Нет.
Грейвс:Тогда закажи что-нибудь!
Крисчен: Закажем им, чтобы они великодушно простили наше присутствие здесь! Пусть простят также и мои туфли за восемнадцать долларов.
Грейвс: Сперва их нужно, по крайней мере, подозвать к нам.
Крисчен: Я полагаюсь на свой крик.
Грейвс: Корнелий…
Крисчен: Да, ты права, у меня очень красивое имя.
Грейвс: Мы вышли из той же среды, что и эти официанты. Среднестатистические люди. Я хочу сказать, что мы не должны считать себя правыми. Правы лишь лучшие люди.
Крисчен: А мы не лучшие люди?!
Грейвс: Может, мы и лучше остальных. Но все же не самые лучшие. Вот так вот.
Крисчен: Ты была так мила на том параде.
Грейвс: И вместе с тем мне не хотелось бы, чтобы самые лучшие люди на свете полагали, что мы с тобой не способны быть такими же, как они.
Крисчен: Я украл тебя из дома в первый раз в жизни. Мы пошли в кино, потом я купил тебе сок. Я точно помню, как я был в себе уверен в тот день и с наслаждением показывал тебе это. С каким достоинством я разговаривал с продавцом сладостей: «Две ананасовые конфетки, пожалуйста!» Я был по-ку-па-те-лем! Продавец, конечно, подыгрывал мне.
Грейвс: Ты был очарователен!
Крисчен: А теперь?
Грейвс: Ты изменился, стал другим. Сейчас ты совсем не тот Корнелий Крисчен, которого я знала раньше.
Крисчен:Какой же я?
Грейвс: Просто не такой, каким был раньше. До отъезда в Европу. (Крисчен пристально изучает себя.)И до того…
Крисчен: …как женился.
Грейвс: Не надо об этом. (Оглядывается.)Нас подслушивают все, кому не лень.
Крисчен: Да.
Грейвс: Значит ты говоришь, что я была мила на параде. Сейчас ты обо мне так не думаешь?
Крисчен: Ты как яблоко, я хочу тебя вкусить.
Грейвс: У меня стала часто кружиться голова. Я городской житель, и этим все объясняется. Поэтому мы сегодня поехали за город. Ну и ради всего остального, конечно.
Крисчен: (стукнув серебряной солонкой о стол, почти орет)Да обслужите же нас, наконец, черт вас всех подери!!!
Грейвс: Это был самый скверный поступок в твоей жизни.
Крисчен: Я всего лишь напомнил им об их обязанностях. (Орет и колотит по столу.)Эй, вы, мерзавцы! Обслужите нас! Сколько же можно ждать!
Официанты обращают краткие взгляды на столик Корнелия и Шарлотты.
Грейвс: Теперь ты окончательно испортил нам вечер. Еще никто не вел себя таким образом в моем присутствии.
Крисчен: Ты хочешь, чтобы я ушел?
Грейвс: Ты прекрасно знаешь, что я никогда не пожелаю, чтобы ты ушел.
Крисчен: Ну и хорошо.
Грейвс: Нет, не хорошо! У тебя всегда было большое самомнение.
Крисчен: Нет, ты все-таки хочешь, чтобы я ушел! Очень хочешь! Ну скажи же прямо: мне уйти?
Грейвс: (громко)Да! Уходи!
Крисчен поджимает губы, медленно встает из-за стола, шаг назад, несколько секунд колеблется. Затем становится увереннее, внутренне убеждает себя в том, что должен сейчас уйти. Спокойно задвигает стул внутрь столика. Проходит мимо старшего официанта и гарсонов, те выпрямляют спины, чтобы хорошенько пронюхать своими тщеславно вздернутыми носиками, каковы туфельки у Корнелия Крисчена. Крисчен подымается по лестнице. Останавливается наверху, словно хочет что-то сказать. Официанты теряют интерес к нему и осторожно пятятся в сторону кухни. Взгляд Крисчена останавливается на Шарлотте Грейвс, ее голова страдальчески склонена вниз. Крисчен уходит.