Сказки старого Волхова
Шрифт:
– Какой же ты леший, раз не смотришь за хозяйством лесным? Нельзя дом свой, живешь в котором, ломать да портить. Негоже бесчинствовать! Мудрый лешак осторожно ходит и так обретается, что его никому не видно, не слышно. Но сам ты обязан весь лес огромный на сотни верст далеко, но невидимо, осязать. Чувствовать! Понял?
– Хорошо, дядько!
– То-то же. Это второй наш навык, от природы даденный. Можем всякого роста становится: хоть великаном, хоть карликом. Любую личину знакомую могем на себя натягивать! – в это самое время Вересень стал нормального человеческого роста
– Хорошо…
– Стой! Чуешь ли? – спохватился старый лешак.
– Звон какой-то издалече пробивается.
– Железо это! – Вересень перетер палые листья между морщинистыми ладонями. Злоба появилась в лице его. – Железо губит лес! Огонь и сталь – враги наши заклятые! Поспешим! Наверняка, опять люди пришли в места тайные-заповедные, лес рубить себе на потребу!
И озабоченные лешаки вновь в росте увеличились. Поскакали, аки долговязые кузнечики, над макушками елок и сосен стройных, едва касаясь черничника и серебристого мха.
Выбежали лешие на небольшую поляну и поняли, что все тут без них уже совершилось. Бились боем смертным люди между собой. Убивали друг дружку сталью и деревом. Но закончили. Непонятно, кто победил в сей битве ратной, увидел Лешка лишь тела человеческие в большом беспорядке разбросанные. Вот воин кольчужный лежит, стрелу в грудь поймавший, рядом – оборванец с дубьем, без ноги, весь окровавленный. Чуть далее два супротивника в смертельном объятии замерли, друг дружку железяками проткнули. Глаза навыкате, мертвые, страше живых кажутся. Правее конь бился, палый. Вена на шее порезана, кровь хлещет, ржет-хрипит коняшка несчастный…
– Ах, что же вы тати проклятые! – вскипел Вересень. – Усю землянику потоптали, поганые! Ах, мерзавцы!
Старый лешак не обращал внимания на человеческих мертвецов. Он, в дедка сурового перекинувшись, ползал по истоптанной поляне и лил слезы над каждой ягодкой, пытаясь поднять смятые кустики. Причитал да нашептывал. Только бесполезно то оказалось.
– Дядько! А кто из них более нам враждебен? Я смотрю, оборванцев больше побито.
– Что? Кто? Да, все они одного роду людского поганого! Двуногие да безголовые! Ты посмотри, и малину тати бессовестные поломали! Чем я косматого кормить стану? Ведь не пойдет мишка за две версты на Очумелый пруд! Ближе-то нет малинки… Ай!
– Дядько Вересень… Но все ж. Кто хужее? Голодрань с дубьем али кольчужные?
– Да кака нашему лесу разница? Лиходеи дерева на дубины ломают да на каждой поляне, что глянется, злые костры жгут. А вои княжие с мечами забавляются да с топориками вострыми. Сталь – лютый враг зелени, а жаркий огонь – не лучше! Рубят воины дерева, калечат траву нежную подковами своих коней. Вон, какой гриб подавили! Уууу…
Вересень так расстроился из-за чудовищного разорения и не приметил, что один из разбойников живой еще. Хотя, лежащий недвижимо да в беспамятстве. Лешка думал сказать об этом, но тут послышался стук копыт да близкие людские голоса.
– Скрываемся, дядько! Люди опять едут! Прячемся!
– А… проклятые…
Старый
– И, что? Так и сказал батька? – молвила девица.
– Ага, Олеся. Так и наставлял: «Смотри, Болька! Одна у меня дочурка! Не привезешь в родной дом, найду тебя, охальника, да из-под земли достану! Чтобы через два дня возвернулись, да не пустые!» А что ему еще оставалось. Матвей-то не поехал, отказался… – пробурчал светловолосый парень, отводя глаза в сторону.
Немного они помолчали, потом рыжая девка состроила глазки и стала ластиться к вознице. Тот же упрямо не обращал внимания, угрюмый. Лишь теребил-подергивал поводья старой сивой лошади.
– Да не дуйся, ты, Бооо-лечка! Ты мне мил, а не вой этот залетный. Я ж тебе сказывала, каковы они…
Болеслав осторожно скинул с себя девичью руку и передернул плечом, словно муху надоедливую прогнал. Олеся же продолжила:
– Ну, повинюсь я пред тобой. Да. Был мне Матвей полюбовником, прошло уже все. Уж год как быльем поросло, да лебедой затянулось… Ты слаще целуешься, да и сильнее его будешь. Правда, правда. Ну, поцелуй же…
Наблюдавший из-под древесных корней Лешка призадумался. Почуял, как на сердце что-то заныло-захныкало. Сквозь кору древесную да паутину липкую душа человеческая отзывалась. Билась в тесном стволе, терзалась, но на волю не выйти ей. Особенно ощущалось это, когда голос белокурого парня Лешка слышал. Девка-то незнакомой казалась, а вот Болеслава, вестимо, встречать уже доводилось. На тропках лесных… Или… Ах, точно, тогда также екнуло, на дворе сельском. Волки серые хотели людей задрать, но Лешка вовремя окоротил. Не дал. И хорошо сделал. Пусть у всякой твари свой охотничий удел будет. Волкам – лес дремучий, людям – огород репейчатый!
А, может, злой морок шутовской все это? Муть да проклять! Дядька Вересень охоч до таких гадких шуточек. Сейчас вылезет из-под сосны кривой, покажет свой трухлявый язык с червяками да загогочет истошно. А телега с лошадью и людишками в бурую медведицу с выводком новорожденным обратится.
– Ах, ты мать моя!
Светловолосый остановил телегу, не доехав чутка до поляны, усеянной мертвыми людьми. Девка бешено закричала, лицо руками закрыла. Испугалась, болезная! Не для девичьих глаз поляна сия.
– Олеся! Не смотри, не смотри, родная! Негоже деве на смерть смотреть, вам жизнь новую людям давать, и лишь нам, мужам – отбирать ее.
Олеся отвернулась спиной и глухо закашляла. Знать, помутилось нутро ее от вида крови да смерти человеческой. А от боли чужой сердце заекало-застрекотало.
– Боля… Болечка… – всхлипнула девица. – Ты, если не боишься, посмотри людей убиенных. Железки собери… Батьке все сгодиться.
– Железки… Надо бы мертвых погребению предать, по обычаю нашему, славянскому. Негоже лежать здесь телам, на потеху проклятым воронам.