Сказки Золотого века

Киле Петр

– И в самом деле? Превосходно, Мишель! Ты в карты играешь или сочиняешь стихи?
– Глебов весь сиял в эту минуту, освещенный солнцем в окно.

– Сочиняю стихи? Фи!
– улыбнулся Лермонтов, пребывая в благодушном настроении.
– Все, как есть!
– он присмотрелся к Глебову:

Милый Глебов, Сродник Фебов, Улыбнись, Но на Наде, Христа ради, Не женись!

Все

расхохотались; Глебов покраснел и важно сказал:

– Я и не думаю жениться вообще.

– Хочешь соблазнять и соблазняться, а жениться не хочешь. А что я говорю: все, как есть.

– Однако, как нынче жарко, - поднялся с дивана Мартынов, поправляя на себе бешмет. В карты по эту пору он не играл, но следил за игрой с неослабным интересом.

– А, и ты хочешь моего внимания, дружище, - поднял на его глаза Лермонтов.

– Велика честь. Однако избавь, - отступил к двери Мартынов.

– Или ты собрался к Мерлини?

– А если и собрался? Я могу быть всюду, где хочу.

– А знаешь, что произошло у твоей генеральши-вдовы? Она повздорила с княгиней, говорят, из-за Пьера, а я думаю, из-за тебя, - и Лермонтов произнес эпиграмму:

С лишком месяц у Мерлини Разговор велся один: Что творится у княгини, Здрав ли верный паладин. Но с неделю у Мерлини Перемена - речь не та, И вкруг имени княгини Обвилася клевета. Пьер обедал у Мерлини, Ездил с ней в Шотландку раз, Не понравилось княгине, Вышла ссора за Каррас. Пьер отрекся... и Мерлини, Как тигрица, взбешена, В замке храброй героини, Как пред штурмом, тишина.

– Лермонтов, это Мерлини, как тигрица, взбешена на тебя!
– воскликнул князь Васильчиков.

– Как! Значит, нам, Монго, ожидать штурма?

– Мишель, ты что-то собирался сказать Мартынову, - напомнил Сергей Трубецкой.

– Ах, вот что!

Скинь бешмет свой, друг Мартыш, Распояшься, сбрось кинжалы, Вздень броню, возьми бердыш И блюди нас, как хожалый!

Все расхохотались, и Мартынов тоже, но после, вдумавшись, он нашел, что экспромт Лермонтова - весьма злая эпиграмма. Ведь он советовал ему одеться, как хожалый, то есть как в старину полицейские, взять в руки топор на древке.

Тут в комнату вернулся Столыпин и, распоряжаясь, как хозяин, велел убрать карты и сесть за ужин, что тоже всех обрадовало.

– Закатим пир!
– воскликнул князь Трубецкой, который, кажется, любил вино больше, чем женщин, и взглянул на Льва Пушкина, который без вина не мог жить.

–

На битву и на пир, кто как, а я, друзья, всегда готов, - Лев Сергеевич отозвался тотчас.
– И что ж, весь мир таков!

За ужином Сергей Трубецкой, страстный во всем, пил без удержу, Лев Пушкин, по своему обыкновению, понемножку, не стремясь пьянеть, а поддерживая тонус, необходимый для его природы. Лермонтов не отставал от Сержа, но вино мало на него действовало, чем он весьма гордился. Под конец Серж предложил, чтобы завершить пир со славой, выпить все вино из запасов Лермонтова и Столыпина, Глебова и Мартынова, его и князя Васильчикова.

– Хорошо, - сказал Лермонтов.
– Но прежде послушайте!

Смело в пире жизни надо Пить фиал свой до конца, Но лишь в битве смерть - награда, Не под стулом, для бойца.

Все расхохотались и сочли за благо разойтись. Но карты и вино увлекают молодежь, и сборы у Лермонтова продолжались, при этом экспромты поэта становились все острее. Однажды зашел разговор о Мартынове, ведь все замечали, что он, упиваясь своей красотой, не в себе, хотя и весел, но словно в горячке.

– Ну, что же вы хотите, господа, - сказал князь Васильчиков, - ведь он же не Соломон у нас?

Тут вошел Мартынов, по смеху товарищей угадывая, что речь шла о нем. Лермонтов уставился на него и медленно проговорил:

Он прав! Наш друг Мартыш не Соломон, Но Соломонов сын, Не мудр, как царь Шалима, но умен, Умней, чем жидовин. Тот храм воздвиг и стал известен всем Гаремом и судом, А этот храм, и суд, и свой гарем Несет в себе самом.

– Дьявол!
– Мартынов убегает, но, вместо смеха, все замолкают, в самом деле, это удар такой силы, что вынести невозможно.

Однажды после вечера у Верзилиных Лермонтов и князь Трубецкой вышли в ночь, сияла луна; тут показался Васильчиков, возвращавшийся домой от генеральши-вдовы Мерлини, он вслед за Мартыновым стал бывать у нее.

– А вот князь Ксандр!
– произнес Серж, называя Васильчикова по кличке, данной ему Лермонтовым.

– Ну, что ныне выдал наш поэт?
– князь Васильчиков громко спросил, и его голос гулко разнесся в тишине ночи.

– А вот что!
– Лермонтов отреагивал незамедлительно.
–

Велик князь Ксандр, и тонок, гибок он, Как колос молодой, Луной сребристой ярко освещен, Но без зерна - пустой.

– Но колос молодой еще созреет, нальется соками и зерном, - отвечал князь Васильчиков не без вызова в голосе.

– А кто сомневается?
– расхохотался Лермонтов и отправился восвояси.
– Прощайте! Добрых снов.