Сказки Золотого века
Шрифт:
– Можно так сказать.
– Это не я сказала, а Лермонтов. Так вы хотите остаться здесь?
– Не знаю еще. Может быть, отправлюсь в путешествие в Мекку, в Персию, куда-нибудь...
– Как Печорин Лермонтова?
– Нет; надеюсь, я не столь отвратительный тип, как Печорин. Благородство для меня не пустой звук.
– Знаете, я не нахожу Печорина столь ужасным, чтобы отзываться о нем с таким ожесточением, как вы.
– Мы ведь все время говорим о Лермонтове. У него страсть делать людей смешными и нелепыми, когда сам он первый смешон и нелеп. Я говорю это по-дружески, как он рисует на меня карикатуры и сочиняет эпиграммы.
– Он поэт...
– Кто из нас не пишет стихов?
– Вы тоже?
– И мое
– Как! И вы известный поэт?
– Нет, меня никто еще не знает. До сих пор меня занимала война. Моя будущность еще в тумане, который однако уже рассеивается.
– И что вы там видите?
– спросила Екатерина Григорьевна и не удержалась от смеха.
В это время музыка умолкла, и Лермонтов подошел к кузине.
– Горца с длинным кинжалом, - произнес поэт по-французски.
– Это загадка, которую он нам всем загадал.
Мартынов поморщился, поклонился даме и поспешно отошел.
– Увы! Я была с ним не очень любезна, а вы, Мишель, его вовсе обидели.
– Ну, я же сказал лишь то, что он изображает. На кого же ему обижаться? Впрочем, пусть он потребует у меня удовлетворения.
– О чем говорите, Мишель? Вы друзья или враги?
– Бог знает!
– расхохотался Лермонтов.
– Но куда интереснее, я вам скажу по секрету, на этом балу нас ожидает одно происшествие. Ведь недаром мы разукрасили грот Дианы, и теперь он имеет вид внутреннего убранства башни царицы Тамары.
– Из легенды?
– Здесь, на Востоке, вся наша жизнь близко соприкасается с небом и с древними преданиями.
– Будет представление? Когда?
– Всех приглашают к ужину. Пусть уходят. В гроте Дианы сойдутся сейчас сто юношей пылких и жен, нет, поменьше, конечно. Идемте.
Ужин был сервирован в аллее под деревьями. Военный оркестр над гротом играл концертную музыку, которая в самом гроте, в тишине, где собрались два десятка любовных пар, несла в себе отзвуки гор, словно из глубин веков. Лермонтов поначалу укрылся, и голос его звучал неведомо откуда:
В глубокой теснине Дарьяла, Где роется Терек во мгле, Старинная башня стояла, Чернея на черной скале. В той башне высокой и тесной Царица Тамара жила: Прекрасна, как ангел небесный, Как демон, коварна и зла.Среди присутствующих каким-то образом выделилась одна, которая, как в живой картине, изображала царицу, и все невольно почувствовали себя участниками события, а поэт продолжал:
И там сквозь туман полуночи Блистал огонек золотой, Кидался он путнику в очи, Манил он на отдых ночной. И слышался голос Тамары: Он весь был желанье и страсть, В нем были всесильные чары, Была непонятная власть.Из публики, усевшейся ужинать, кое-кто прослышал о представлении в гроте Дианы, и появились зрители.
На голос невидимой пери Шел воин, купец и пастух; Пред ним отворялися двери, Встречал его мрачный евнух. На мягкой пуховой постели, В парчу и жемчуг убрана, Ждала она гостя... Шипели Пред нею два кубка вина. Сплетались горячие руки, Уста прилипали к устам, И странные, дикие звуки Всю ночь раздавалися там. Как будто в ту башню пустую Сто юношей пылких и жен Сошлися на свадьбу ночную, На тризну больших похорон.– Ах, это сон! Не может быть!
– шептались зрители.
В это время оркестр на танцевальной площадке заиграл, вместо новой интродукции, вальс-фантазию Глинки, которой заслушивались, вместо кружения, но нашлись и пары, с упоением отдавшиеся звукам полета и любви.
"Бал продолжался до поздней ночи, или, лучше сказать, до самого утра, - писал Лорер.
– С вершины грота я видел, как усталые группы спускались на бульвар и белыми пятнами пестрили отблеск едва заметной утренней зари.
Молодежь также разошлась. Фонари стали гаснуть, шум умолк... "
Лермонтова с его кузиной провожали молодые люди с фонарями, как писала в письме Екатерина Григорьевна, "один из них начал немного шалить. Лермонтов, как cousine, предложил сейчас мне руку; мы пошли скорей, и он до дому меня проводил".
В чем выражалась шалость молодого человека, из-за которой Лермонтов пожелал увезти кузину, неизвестно, но, возможно, это было проявлением какого-то недовольства им в то время, когда пикник-бал увенчался полным успехом.
2
Среди недовольных был Мартынов, ведь именно во время празднеств особенно остро ощущаешь тщету надежд и упований, увы, к тому же уже утраченных. Пять дней прошли в мучительных сомнениях, пребывание в Пятигорске, где Лермонтов не давал ему житья - самозабвенно покрасоваться, стало бессмысленным, надо было на что-то решиться, но и уязвленный карикатурами и эпиграммами, а главное, смехом приятелей и даже дам, а может быть, и из-за карточного долга, он не мог просто взять и уехать. На вечер у Верзилиных Мартынов пришел, против обыкновения, мрачный и сердитый. Вполне возможно, Лермонтов угадал его настроение и решимость и ожидал развязки. По своему обыкновению, он продолжал свои поддразнивания в отношении Эмилии Александровны, и она не говорила и не танцевала с ним, как вспоминала впоследствии. Тогда, переменив тон насмешки, он сказал ей по-французски: