Сказки Золотого века

Киле Петр

Между тем Магденко нагнал на очередной станции Лермонтова и Столыпина, "офицера чрезвычайно представительной наружности, высокого роста, хорошо сложенного, с низкоостриженною прекрасною головой и выразительным лицом". И тут он стал свидетелем сценки, весьма характерной: "Через несколько минут вошел только что прискакавший фельдъегерь с кожаною сумой на груди. Едва переступил он за порог двери, как Лермонтов с кликом: "А, фельдъегерь, фельдъегерь!" - подскочил к нему и начал снимать с него суму. Фельдъегерь сначала было заупрямился. Столыпин стал говорить, что они едут в действующий отряд и что, может быть, к ним есть

письма из Петербурга. Фельдъегерь утверждал, что он послан "в армию к начальникам"; но Лермонтов сунул ему что-то в руку, выхватил суму и выложил хранившееся в ней на стол. Она, впрочем, не была ни запечатана, ни заперта. Оказались только запечатанные казенные пакеты; писем не было. Я не мало удивлялся этой проделке".

На станции при крепости Георгиевской Магденко вновь встретился с Лермонтовым и Столыпиным и стал свидетелем, как первый вдруг решил повернуть в сторону Пятигорска, а второй воспротивился, ибо, согласно подорожной, им надо ехать в отряд за Лабу. Лермонтов не стал с ним спорить:

– Вот, послушай, - сказал он, - бросаю полтинник, если упадет кверху орлом - едем в отряд; если решеткой - едем в Пятигорск. Согласен?

Столыпин молча кивнул головой. Монета упала решеткою вверх. Лермонтов закричал:

– В Пятигорск, в Пятигорск!

И они помчались под проливным дождем в Пятигорск, где как-то выхлопотали себе необходимые бумаги для пребывания на водах. Лермонтов и Столыпин поселились в доме Чиляева.

"Квартиру приходил нанимать Лермонтов вместе с Столыпиным, - рассказывал впоследствии майор Чиляев.
– Обойдя комнаты, он остановился на балконе, выходившем в садик, граничивший с садиком Верзилиных, и пока Столыпин делал разные замечания и осведомлялся о цене квартиры, Лермонтов стоял задумавшись. Наконец, когда Столыпин спросил его: "Ну что, Лермонтов, хорошо ли?" - он как будто очнулся и небрежно ответил: "Ничего... здесь будет удобно... дай задаток". Столыпин вынул бумажник и заплатил все деньги за квартиру. Затем они ушли и в тот же день переехали.

Лермонтов любил поесть хорошо, повара имел своего и обедал большею частию дома. На обед готовилось четыре, пять блюд; мороженое же приготовлялось ежедневно.

Лошади у него были свои; одну черкесскую он купил по приезде в Пятигорск. Верхом ездил часто, в особенности любил скакать во весь карьер. Джигитуя перед домом Верзилиных, он до того задергивал своего черкеса, что тот буквально ходил на задних ногах. Барышни приходили в ужас, и было от чего, конь мог ринуться назад и придавить всадника".

"Мартынов и Глебов жили по соседству в доме Верзилиных. Семейство Верзилиных было центром, где собиралась приехавшая на воды молодежь. Оно состояло из матери и двух дочерей, из которых старшая, Эмилия, роза Кавказа, как называли ее ее поклонники, кружила головы всей молодежи", - интересен этот безхитростный рассказ старого майора. Дочерей было три, кроме Эмилии Александровны и Надежды Петровны, была Аграфена Петровна, неприметная.

Глебов и Мартынов первыми явились у Лермонтова. Глебов Михаил Павлович, корнет лейб-гвардии Конного полка, откомандированный на Кавказ, все еще ходил с рукой на перевязи, 23 лет, он выглядел совсем, как юноша, румяный, миловидный.

– Да ты здоров, цветешь, как маков цвет!
– обрадовался Лермонтов.
– Как рука?

– Ничего, - заулыбался Глебов.

– А ключица?
–

справился Лермонтов о второй ране.

– Танцевать уже могу.

А вот каким увидел Мартынова один из бывших сокурсников Лермонтова по Московскому университету Костенецкий: "Это был очень красивый молодой гвардейский офицер, блондин со вздернутым немного носом и высокого роста. Он был всегда очень любезен, весел, порядочно пел под фортепиано романсы и был полон надежд на свою будущность: он все мечтал о чинах и орденах и думал не иначе, как дослужиться на Кавказе до генеральского чина. После он уехал в Гребенской казачий полк, куда он был прикомандирован, и в 1841 году я увидел его в Пятигорске. Но в каком положении! Вместо генеральского чина он был уже в отставке всего майором, не имел никакого ордена и из веселого и светского изящного молодого человека сделался каким-то дикарем: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, мрачный и молчаливый".

Мартынов носил белый шелковый бешмет и суконную черкеску, рукава которой любил засучивать.

– Мартынов, - Лермонтов приглядывался к нему, - в каком же полку ты служишь?

– Он же вышел в отставку!
– рассмеялся Глебов.

– Когда?

– Еще зимой, - отвечал Глебов, поскольку Мартынов отмалчивался.
– В чине майора.

– Ты вышел в отставку в чине майора?
– Лермонтов снова обратился к Мартынову; впрочем, зрачки его глаз так и проносились туда и сюда, замечая все, что происходит вокруг и, казалось, в уме его собеседников.

– Да, - Мартынов выпрямился во весь свой рост, - в чине майора.

– Но скажи мне на милость, отчего сестры твои знают, что ты уже майор, а то, что ты вышел в отставку, не ведают?

– Какое твое дело, Мишель? Мои домашние дела не могут быть предметом для твоих шуток, - Мартынов вдруг заявил решительно.

– Согласен, - отступил Лермонтов.
– Но, выйдя в отставку, что же ты расхаживаешь черкесом?

– Я тоже могу у тебя спросить, Мишель, что ты тут расхаживаешь в мундире армейского офицера?

Слова Мартынова вызвали смех, хотя он не думал шутить.

– Ах, ты тоже пострадал по службе, как все мы здесь, грешные?

Мартынов поморщился, но как бы вынужденно подтвердил:

– И пострадал, но о причинах я не стану распространяться.

– Но, выйдя в отставку, отчего же не возвращаешься в Россию?

– Он надеется вернуться на службу, - простодушно сказал Глебов, не то всерьез, не то в шутку.

Мартынов счел за благо уйти, чтобы избежать новых насмешек Лермонтова, который, по своему обыкновению, как прицепится, так и не отстанет. Все разошлись, поскольку потеха кончилась на этот раз; Лермонтов удержал Глебова и уже всерьез справился о Мартынове:

– Что это с ним?

– Поговаривают о карточном долге, - смутился Глебов.
– Но я могу об этом вам сказать, Михаил Юрьевич, поскольку вы сами здесь обо всем услышите и узнаете больше меня.

– То есть он вынужден был подать в отставку?

– Это несомненно, потому что он тут же начал хлопотать о возвращении на службу. Но государь подписал его отставку с указанием причины: "По домашним обстоятельствам", что Мартынова вполне устраивает.

– То есть государь решил его не преследовать за какую-то провинность?