Сказки Золотого века
Шрифт:
– Поэты у нас не обойдены вниманием красоты.
– Это взаимно.
– Но куда важнее победа сердца. Мне кажется, именно это произошло нынче с нами.
– Дай Бог!
За ужином Лермонтов сидел за маленьким столиком с графиней Ростопчиной, урожденной Сушковой, кузиной Екатерины Сушковой, писательницей. Он говорил о близкой смерти. Это настроение настолько сильно им овладело, что он не стремился быть ни шумным, ни веселым, как выходил из своего внутреннего состояния при людях, и необычайно грустное выражение его лица было настолько ново для графа Соллогуба, что он не поверил в искренность поэта, о чем упоминает в своих воспоминаниях спустя много лет, что звучит весьма странно.
Стоя у окна с небом над Невой,
Все были очарованы и растроганы, а поэт заплакал, если верить свидетельству графа Соллогуба. Казалось бы, здесь та же тема из стихотворения "Тучи", но уже во вселенских масштабах.
Утром, распрощавшись с бабушкой, Лермонтов отправился на почтовую станцию, его провожал Шан-Гирей; он уехал почтовым дилижансом. Спешить было некуда.
3
На балу в зале Дворянского собрания в Москве произошло оживление: все заметили появление молодого человека в мундире армейского офицера.
– Лермонтов! Лермонтов!
– раздались голоса.
– Лермонтов? Это Лермонтов?!
– недоумение и чуть ли не испуг слышались в иных голосах.
Оркестр заиграл вальс-фантазию М.И.Глинки. Пары закружились, между тем голоса: "Лермонтов! Михаил Юрьевич!" - продолжали раздаваться, точно эхо проносилось между сияющих колонн.
– Москва приветствует Лермонтова, как некогда Пушкина по его возвращении из ссылки, - два господина переглянулись, один из них, поэт Василий Иванович Красов, продолжал.
– Но Лермонтов не получил прощения и возвращается на Кавказ.
– Ты знаком с ним?
– справился другой.
– Лермонтов был когда-то короткое время моим товарищем по университету, - отвечал Красов с видом воспоминания.
– Но он не очень знался со своими однокурсниками. Бывало, конечно, поздороваешься. А здесь, на балах, сопровождая барышень, вовсе не обращал на нас внимания.
– Но вы оба поэты, стихи ваши в "Отечественных записках" печатаются рядом.
– Я не видел его... десять лет - и как он изменился!
– И как?
– То был юноша... А смотри! Какое энергическое, простое, львиное лицо.
– По губам он все еще юноша. А глядит, точно львом; избаловали вниманием женщины, хотя и некрасив, и мал ростом. А танцует ловко.
– И тебя тянет танцевать? Иди. А я, видишь, не могу отвести с него глаз.
– Да разве он тебе не соперник?
– Нет, брат, его стихи чудно-прекрасны. Это, как его "Тамань" и повесть Соллогуба "Большой свет", опубликованные в одно время в "Отечественных записках", - день и ночь.
Как оценивал стихи Красова Лермонтов, мы не знаем, но то, что Краевский печатал его стихи наравне с лермонтовскими, говорит
Какая горькая ирония, вполне объясняющая содержание "И скучно и грустно", обретающее тоже вселенское значение и вполне выражающее взгляд Демона, постигшего тщету как земной, так и небесной жизни.
На балу танцевал и Алексей Аркадьевич Столыпин, привлекая взоры дам ростом, красотой лица и мундира Нижегородского драгунского полка, самого красивого в русской кавалерии. Дама его тоже была хороша, одна из сестер Николая Соломоновича Мартынова, с которым Лермонтов и Монго-Столыпин учились одно время в Школе гвардейских подпрапорщиков, а с другой сестрой танцевал Лермонтов; будучи в Москве, он бывал у Мартыновых. Что касается брата хорошеньких сестер, - была и третья, - Николая Мартынова, то он вышел из Школы в кавалергарды, но, верно, не преуспев в свете, хотя и был красавец, и богат (отец его разбогател на винных откупах), отправился на Кавказ поначалу, верно, охотником, но там перевелся в Нижегородский драгунский полк, говорят, прельщенный мундиром, который очень ему шел; он возвращался в Петербург, но снова отправился на Кавказ, вероятно, в надежде именно там скорее достичь своих честолюбивых целей.
– Да, где теперь ваш брат?
– Монго-Столыпин не нашел другой темы для разговора с хорошенькой Юлией Соломоновной.
– Не знаю, - отвечала барышня, краснея, - но он служит в Гребенском казачьем полку. И он уже майор, - с горделивыми нотками в голосе добавила она. Алексей Столыпин был капитаном, а Лермонтов всего лишь поручиком, не говоря о переводе из гвардии в армию.
– Уже майор?!
– подхватил Монго-Столыпин в тоне барышни.
– Да, этак Мартынов вскоре в генералы выйдет!
– Да, это его самая заветная мечта.
Примерно о том же говорили Лермонтов и Наталья Соломоновна.
– После смерти папеньки брату надо было выйти в отставку, но он решил продолжать свою карьеру и снова отправился на Кавказ.
– Какую карьеру?
– Как, какую!
– Гвардейские офицеры карьеру делают в Петербурге. А он кто теперь - казак?
– Майор! А вы, Михаил Юрьевич, при всем вашем уме и мужестве все еще поручик.
– О, как вы жестоки, Наталья Соломоновна!
– Лермонтов громко расхохотался, вызвав испуг и недоумение в глазах молодой женщины, которая считала себя прототипом княжны Мери из романа "Герой нашего времени". Сестры Мартыновы были в Пятигорске в 1837 году, когда Лермонтов приехал туда и вынес впечатления из пятигорской жизни, описанной в повести "Княжна Мери". Поклонившись, Лермонтов устремился к дверям, где, как ему показалось, промелькнула фигурка женщины в берете, щегольски изящная, родная, как из юности, но это не было видением, ибо сердце у него застучало сильнее, как от свиста пуль. Не успел он выйти в одни настежь открытые двери, как в другие вошла Варенька Лопухина, по первому взгляду, но по второму - молодая женщина в полном расцвете красоты личности, во всем блеске здоровья, пусть и минутного, и женственности.