Сказы Капкыдадыча

Сказки для взрослых

На вопрос, какой из даров является для человека наиболее ценным во все времена и для любого народа, мудрец Капкыдадыч отвечает: “Возвращение памяти о себе самом”.

А верно! Кто же мы на самом деле? Что за существа? Ангелы во плоти или узники божьей кары?

Окружающая реальность – это самый странный сон, принимаемый

А что же там, за гранью грёз? И кому, в конце концов, всё это снится?

Авторское свидетельство №647

Когда объешься огурцами, да ещё запьёшь их парным молоком, тебе, конечно, не до сурьёзных разговоров. Но знавал я одного мужика, который к огурцам ещё и редьки с луком добавит, а к молоку кваса, и хоть бы хны. На редкость крепкий был человек. Одно слово – от земли. Звали его Фёдором.

Помыкался Фёдор в городе, да что-то там ему не глянулось. И вернулся он в свою родную деревушку Пятаково, где осталось с десяток покосившихся от бесхозности хат. Не откладывая, устроился механизатором. Правда, в бригаде их всего двое было – он да Филимонов-бригадир. Тоже чудак добрый. Все совхозные давно в районный центр перебрались, где и газ, и горячая вода, а этот, упёртый, построил на отшибе добрый хутор и не дал в Пятаково сельсовет упразднить. Там же подвизался пахать двадцать пять гектар под пшеницу, да с пятнадцать силосных. Всё ж показатели.

Хозяйство своё Фёдор решил приводить в порядок ближе к осени, только поднял целые ещё ворота и направил калитку.

Как-то спит он в избе, и видится ему дедок, что заходит прямо сквозь стену, усаживается в его ногах на кровати, чего-то тихо при этом болбочет и со строгостью поглядывает на спящего Фёдора. Тот ногой шевельнул, проснулся, а старичок-то не пропадает. Сидит, маленький такой, весь бородёнкой обросший, и волосы у ней словно паутинки.

Фёдор со сна хмурый всегда, но тут на него нашла растерянность вместе с обморочной робостью.

– Ты хто такой?

Старичок цыкнул невидимым зубом.

– Спрос! Вот кто!

Фёдор подогнул ноги и помахал ручищей перед глазами.

– Домовой что ли?

– Кому домовой, а кому – чумовой.

Дедок боком подплыл к Фёдору и безбоязненно устроился у него на груди. Тот было попытался освободить руку из-под одеяла, а тело словно инеем подёрнулось, пошевелиться не может. Раз дёрнулся Фёдор, другой – ничего не выходит. Дедок-то всё ближе, вот уж у самого лица, и своим пахоточным дыханием веет, как душит. Разлепил губы Фёдор и с трудом прошептал:

– Чей же ты будешь, старичок? Уж не дед ли Пыхто?

Дедок вздрогнул и на мановенье растаял в воздухе, появившись из-за подушки.

– А ты откудова меня знашь?

Фёдору вроде как полегшало и задышалось легче.

– Бабка Кузьминична мне, малому,

Фёдор душой не кривил, но рассказы крёстной помнил смутно, говорил, только бы отвлечь внимание незваного гостя, да с размаху хватить его кулаком.

– Кузьминична, говоришь…

Выпуклые глаза домового затуманились и засветились охровым.

– Х-хыы. Поскакуха была хоть куда.

Фёдор даже поперхнулся, и забыл про ухищрения.

– Да ты о чём, запара? Она же в Покров пятнадцать лет как на погосте лежит. А может, щас и поболе?

Дедок вяло увернулся от освободившейся ручищи Фёдора, и, не обидевшись, отпрянул к печке, где задумчиво устроился на лавке.

– Эт как посмотреть. Я её, голубушку, токмо-токмо со свету отправил. Так последнее время с ней и коротали, покамест еёный домик совсем не разъехался.

Фёдор с облегчением потянулся и сел на край кровати, продолжая измерять глазом расстояние до лавки. Но дед Пыхто на его намерения никак не реагировал, спокойно жмурился на просыпающееся солнышко, словно был уверен, что в любой момент сможет скрутить этого бестолкового здоровяка.

– Чо, никак Кузьминична чисто в привидение превратилась?

Дедок фыркнул.

– Эт ты сам привидение, дурило! Я-т думал, што ты пришлый, заморочить решил, а ты, оказывается, Пятаковский… Ан вот никак не припомню тебя.

Фёдор окончательно успокоился и принялся неспешно одеваться, только раздирающая рот зевота напоминала о странности происходящего.

– А я по домам-то сиднем не сидел. Меня батяня с ранних лет к полю приучал. А ежели не в поле пропадал, так в лесу.

– Зря, зря. Дом-от великая вещь. Имеешь дом, так и поле с лесом твои будут. Бывало, придёт к Кузьминичне Франя-соседка, и ну давай чаи гонять. А потом ти-ихо так запоют што-нибудь сердешное, аж душа заходится.

Фёдор размашисто поливал себе на лицо из рукомойника, пытаясь унять нездоровую зевоту.

– Дак у тебя и душа есть, што ли? А люди баили, што у домовых её нету вовсе.

Дед Пыхто ничего не ответил, с лавочки слез и засеменил куда-то за печку. Фёдор крепко растёр лицо полотенцем, сдирая с него остатки хмари. Заметив на столе забытую с вечера кринку топлёного молока, он двумя глотками опрокинул её в себя.

– Пошто кислятину пьёшь? Неужто заране в подпол убрать трудно?

Дедок уже сидел на печке и взирал на Фёдора сверху вниз.

– А-а ничо, организм крепкий, сдюжит.

– Когда у крепкого организма такая башка со сквозняками, долго её ему не сносить.

Фёдор отмахнулся.

– А чё ты в других-то хатах не располагаешься? Со старичками, никак, сподручней.

Дед Пыхто мотнул бородёнкой и засучил в руках подобранными на полатях соломинками.

– Слепые они. Человек ежели в молодости слепой, то в старости и вовсе в тень превращается. Мне таких теней в пустых избах хватает.

Фёдор громко отрыгнул и, ёрнически посмотрев на домового, хмыкнул.