Скиф
Шрифт:
– Даже представлять не буду, ― ощетинилась, голос опять грубым стал, ломким.
Тревожил ее мужчина, неоднозначностью своей выводил. Не верила ему ни на грамм. И боялась. Последнее волнами до паники накрывало, как приближался. Одно, когда в мужской личине была и никто не знал, кто она на самом деле, другое, когда знает. И она себя незащищенной чувствовала, и казалось, плохое удумал.
– Варя? Скотов много, но не все люди скоты. Не надо меня бояться, давай просто дружить, ― руку ей выставил, а у девушки горло перехватило – ударила по ладони. По – детски, как-то вышло, но даже не смешно – грустно.
Макс взгляд опустил – сердце защемило, и так захотелось Тома снова удавить, что впервые подумал – зря лично грех на душу не взял.
Отошел, чтобы успокоилась, сделал вид, что палату осматривает. Немного и сказал:
– Мне не надо ничего от тебя, но убеждать в этом не стану. Было у меня в жизни такое,
Стер с телевизора пыль, на пальцы уставился – вот тебе и лечебное заведение.
Покосился на девушку – лежит, смотрит, а в глазах апатия, сквозь которую и горечь и неверие прорывается, сарказм на грани фола.
Руки сполоснул.
– Выздоравливай. До завтра, ― бросил и вышел. Варя не пошевелилась – ей хотелось того же что сутки назад и месяц, и полгода назад – умереть.
Смелков закурил, прислонившись к машине, смотрел на усыпанные снегом ветви, через которые вдалеке виднелся купол храма, и подумал: если ты есть – дай сил и терпения.
На следующий день он опять заявился. У Вари рука с ай-фоном опустилась, уставилась устало, уже и посылать его сил нет. А Макс опять баночки с питанием и соком на тумбу молча выложил и, видя, что вчерашнее не трогала, укоризненно на нее посмотрел:
– Так не пойдет, Варя.
Взял мясное пюре, вскрыл, ложку из салфетки развернул, сел на край постели. Девушка лежала бледная, тихая, только взгляд все пытал – какого ты здесь, и просил – отстань, а?
– Плохо? ― нахмурился. ― Это потому что ничего не ешь. Ты, вообще, какую кухню предпочитаешь?
Пюре почерпнул и к губам поднес. Варя не на ложку – на него смотрела: ох и достал!
– Африканскую, ― выдала глухо, видя, что не отвяжется. Макс ей паштет сунул. Скривилась, но проглотила.
– Экзотику, значит? ― улыбнулся. ― Сказочница. А если серьезно? Суши, роллы, пиццу, борщ с пампушками? ― вторую ложку поднес. Варя уже не противилась, съела. Он, болтая ей всю банку скормил и сок выпить заставил, приподнимая голову. Руки у него сильные и нежные, но тревожили все равно.
– Роллы. С фруктами, ― протянула, все пытаясь понять, что он к ней прицепился и отчего такой заботливый. Вроде не брат, не сват, не отец.
– Не вопрос, ― и сидит рядом, смотрит.
Оратор из Макса никакой, было время вовсе несколько месяцев молчал. Но жизнь заставила даже на практикум по риторике заглянуть, и что-то умел. Но с девушкой буксовал, говорить совсем не хотелось. Вот и сидел, смотрел и она, и вроде разговаривают.
Странное было ощущение, словно сродство какое-то или память глубинная. Казалось ему, что знает ее сколько себя. Что в детстве с ней по яблоням лазили, в юности в одной компании тусовались и даже был немного влюблен. Что даже когда его не было, когда ухнул в пропасть, она все равно рядом была.
Тени уже по палате поползли, темнело быстро, а они все молчали.
– Странный ты, ― прошептала Варя.
– Тебе плохо? Слабость?
– Капельницу скоро будут ставить, станет лучше.
И все – о чем говорили?
Медсестра пришла со стойкой, свет включила и словно разорвала нечто уму неподвластное, вспугнул необъяснимое таинство.
– Я завтра приду, ― бросил уходя, видел, Варя взглядом провожает и нет в нем ни страха, ни сарказма – легкое непонимание.
В дверях с невысоким седым мужчиной столкнулся.
– Здравствуйте, ― выдал опешившему автоматом.
И уже на крыльце сообразил, кто он.Варю утомили посещения. Нет – больше – они ее угнетали.
Она лежала в темноте, сжимала телефон в руке и смотрела в ночь слепыми глазами. И ненавидела и ее, и себя, и всех, кто не дал ей умереть.
Она неполноценная, и в ее жизни и смерти ничего не изменится. Нет, станет лучше – отцу. Он, практически ушел из семьи ради нее. И сейчас счастлив, потому что пока Варя в больнице, смог вернуться к своей жене. А до – разрывался. Ладно, его дорогая Тася все понимает, но уже наверняка, пилит и готова выгнать насовсем. Кто потерпит, что мужик живет на два дома?
А он не оставляет ее, все присматривает и боится. Боится оставить, боится остаться. Не может уйти от жены, не может бросить дочь.
Гребанная жизнь…
Гребанный киллер…
Гребанный Макс…
Кто просил их спасать ее?
Потому что она никто и ничего, недостойна пули, недостойна, чтобы ее услышали. И чтобы убили. А сама не может. Жизнь как назло, издеваясь над ней, возвращает в свое лоно вновь и вновь.
Зачем?
Надо заканчивать.
Варя нажала кнопку связи и приложила сотовый к уху. Художник ответил не сразу, и по голосу стало ясно – пьян,
– Привет, Художник. Влад – узнал?
– О! Куда пропал? На твое место уже пацанчика взяли.
– Хреново, ― прохрипела через паузу. ― Я в больничку залетел. Ты там скажи – выйду – отпашу. Пусть место за мной оставят.
– Я-то скажу, а толку, ребенок? Ты вообще, с чем залег?
– Да мал-мал с четырьмя шалыми поскубались, ― прохрипела. ― Наваляли друг другу нехило. Зелень нужна будет, на мель сел, сам понимаешь.
– Может надо чего?
– Не. Скажи там, пусть подождут меня.
– Поговорю, ― посерьезнел. ― Ты держись там, малой. Голос у тебя как у утопленника. Нехило хапнул?
– Так. Пригрели, блина. Ладно, веселись там и за меня. Светику, своему, семицветику привет.
– Передам. Выйдешь, вместе оторвемся. Пока, малой. Не кисни.
– Ага, ― отключила связь и опять уставилась в окно – с работой, похоже, облом. Значит, нала не будет, и отец опять начнет совать свои тугрики. И опять замкнется круг.
Стоп, не киснуть, работу она найдет и отца в семью отправит. Но надо с технарем разрулить.
Перебрала телефоны и нажала на связь.
– Привет, Маня.
– Какая я тебе!.. ― выдала недовольное и стихла.
– Не узнала, провинциалочка? ― хмыкнула. Голос скрипел и хрипел, как несмазанная телега.
В трубке царила тишина и вот взорвалась тихим, полным страха шепотом:
– Влад? Господи, что с твоим голосом? Ты… ты где?
– В больничке, Маня, в больничке. Ты это, подруга дней моих суровых, стукни там, что я не прогуливаю, посерьезу залег. Через неделю, две нарисуюсь.
– Я… я скажу. Влад, что с тобой? Где ты? Я приеду! Влад! ― девушка скатывалась в истерику, не на шутку испугавшись.
– Не мельтеши, провинциалочка. Грызи гранит науки, потом мне конспекты задаришь. На Новый год, ― хрюкнула. ― Пока.
Рука с телефоном свесилась с постели – Варя уставилась на тени, что гуляли по потолку. И пропела хрипло, тихо, с отчаяньем, безбожно фальшивя:― «Курить… Значит буду дольше жить: значит будем корабли в моей гавани жечь.
…И поджег меня – ариведерчи. Не учили в глазок посмотреть и едва ли успеют…
Я разобью турникет и побегу по своим. Обратный ченч на билет.
Я буду ждать – ты звони. Мои обычные – шесть. Я стала старше на жизнь.
Наверно надо учесть…
Корабли в моей гавани – не взлетим, так поплаваем.
Стрелки ровно на два часа назад»… [1]
Интересно, а если сейчас напиться и обкуриться – организм скажет: хватит? Жаль, не доползти пока не то, что за бухлом – в курилку.
Глава 19
Варя встретила Макса тяжелым давящим взглядом с порога, и тем сразу насторожила.
– Не ходи больше, ― кинула в ноги ай-фон. Мужчина глянул на игрушку, замешкавшись на минуту, и прошел к тумбочке, выложил передачку, словно не гнали, словно ничего не услышал.
– Опять не кушала. Голодовку объявила?
– Ты меня слышал? ― отчеканила.
– А ты меня?
Он терялся. Несмотря на наставления Даричевой, несмотря на свое желание помочь Варе, он каждый раз сталкиваясь с ее негативизмом, словно шел в бой, и терялся от напора, непонятных выпадов.
– Пошел на, сказала! ― прошипела.
Смелков глянул на нее, потом на дверь и опять уставился на девушку. Уйти – самое простое.
– Что-то случилось?
– Не твое дело, гоблин.
Начинаем все сначала, ― понял. И вспомнил предупреждение Ларисы, что так и будет. Ну, в конце концов, он знал, на что идет.
Макс сел прямо на постель к девушке, сложил руки на коленях и уставился на нее. Варя притихла, испугавшись его близости.
– У меня есть опыт выхаживания больных, и я знаю, насколько они бывают капризны. Мимо. Вторая серия есть или первым блоком обойдемся?
– Я тебя ненавижу, ― прошипела, но голос был неуверенный.
– Аа, ― выгнул бровь Макс, кивнул. ― Только меня?
Варя молчала. Мужчина ставил ее в тупик. Она никак не могла понять, что ему надо, а в те «отмазы», что он выдавал – не верила. Мужчина не может дружить с женщиной – эту аксиому она зарубила не то, что на своем носу – на своей душе. Чем старше мужчина, тем больнее и изощреннее будет от него подлянка – это тоже стало для Вари аксиомой, а не теоремой. У этого был еще один минус – Макс был ровесником Тома.
– Тебе нечего здесь делать, незачем ходить, и лапшу о добреньком да сердобольненьком, развешивай на другие ушки.
– Лихой местный таракан ночью покусал? ― улыбнулся.
То, что он много старше ее, серьезно подавляло. Был бы ровесник или немногим отличался по возрасту от нее – нашла бы что сказать и как отправить, чтобы больше прописное не разжевывать.
– Тебе незачем сюда ходить, ― отчеканила волнуясь. Макс молчал, не спускал с нее пространного взгляда, и было непонятно, услышал ли что сказала.