Скифская чаша
Шрифт:
— Финские сапоги можешь достать? У нас в универмаге выбросили, так расхватали...
— Я все могу! — Яков бесцеремонно вылил остатки самогона в свой стакан. — Вы завтра подскочите, а то мы послезавтра в Киев возвращаемся. Конечно, прихватите с собой: посидим, побеседуем, тогда и договоримся. Ты ко мне приедешь, я тебе все устрою, для хороших людей нам ничего не жалко.
Хаблака подмывало спросить у Якова фамилию, однако воздержался — недаром же тот прячется на пустынном днепровском острове, и Бублик только наезжает к нему.
Подумал: впрочем, он и так знает о Якове достаточно, а завтра будет знать абсолютно все. Ну, может, не все, а то, что нужно на этом этапе расследования.
И пусть себе Яков с Лукьяном еще денек загорают и ловят рыбу тут на острове.
18
В Киев возвратился Коренчук. Первое, что увидел Хаблак в кабинете Дробахи, большой желтый портфель, набитый бумагами: он стоял на стуле возле самых дверей, будто подчеркивая деловитость своего хозяина, а сам лейтенант пристроился в углу, по привычке зажав руки между колен. Поприветствовав Хаблака, Дробаха сказал благодушно:
— На ловца и зверь бежит, мы с Николаем Иосифовичем как раз чаевничать собрались, не откажетесь?
После такой преамбулы, если бы даже не хотелось пить, отказаться было неудобно, но Хаблаку хотелось чаю, да и знал: у Ивана Яковлевича он всегда вкусный, вроде бы готовит его как все, но пьешь и чувствуешь — у Дробахи чай особый. То ли более душистый, то ли не горчит совсем, а может, совсем по-другому пьется в компании благожелательного хозяина.
Электрический самовар уже закипел, Иван Яковлевич насыпал в ярко расписанный чайничек три ложечки заварки и залил кипятком. Обернулся к Хаблаку и, подмигнув ему, сообщил:
— У Николая Иосифовича интересные новости.
— Не сомневаюсь, — пробурчал майор. Он был уверен, что Коренчук докопается до истоков аферы с алюминием.
— У вас плохое настроение? — удивился Дробаха: почти никогда не видел Хаблака не только раздраженным, но даже слегка нахмурившимся.
— Нет, просто забегался.
— Чай снимет усталость, — Дробаха подал Хаблаку стакан, поставив на журнальный столик вазочку с печеньем. — Лимона нет, — предупредил, — летом с лимонами трудно.
Коренчук наконец вытянул руки, зажатые между колен, подсел к самовару. Взял свой стакан, но, даже не пригубив, сразу отставил. Лишь теперь Хаблак заметил, что лейтенант немного похудел, черты лица у него заострились, но глаза светились энергией.
— Рассказывайте, Николай Иосифович, — сказал Дробаха. — Вижу, не терпится, да и Сергею Антоновичу будет интересно послушать.
Коренчук снова потянулся к стакану и теперь уже не выпускал его из рук, время от времени отхлебывал чай, не прерывая рассказа:
— Вы, Иван Яковлевич, в курсе, а для майора я в общих чертах. После того как вы уехали, в Коломые на железнодорожной станции мы нашли документы на вагон с алюминием. Отправили его из... — назвал небольшой городок. — А там металлообрабатывающий завод. Пришлось немного покопаться, коллеги из городского отдела помогли, но все же докопались. Там на заводе из листового алюминия будто бы всякие штукенции для ширпотреба делали. Лейки, кастрюли, чайники, детские игрушки... Оказалось, липа: на самом деле только оформляли продукцию, алюминий же шел спекулянтам. Это доказано. Директор того завода связан с преступниками, он и главный бухгалтер виновны в разбазаривании алюминия — надо привлечь к ответственности, Предлагаю — арест. Постановление мог санкционировать местный прокурор, однако вам тут виднее. С колокольни всегда горизонты пошире, — улыбнулся и на этот раз основательнее приложился к чаю, а после паузы добавил: — С того завода нити в Киев тянутся. Конкретно — в главк. Алюминиевый лист шел туда с нарушением всех инструкций. А почему?
— Ясно почему, — сказал Дробаха. — Вам, дорогой мой, и разбираться с главком.
— Если вы согласны...
— Сегодня же утрясем это у прокурора республики.
— А как с руководителями того завода?
Дробаха поставил стакан, сложил руки на груди и пошевелил большими пальцами.
«Задумался, — незаметно усмехнулся Хаблак, — решает, что предпринять. Сейчас, наверно, подует на кончики пальцев».
Дробаха так и сделал, а затем сказал:
— Переждем день-два. Никуда не денутся. Слух об аресте директора и главного бухгалтера может дойти до Киева, спугнуть Бублика и иже с ним. Как у вас? — обратился к Хаблаку.
— Немного раскрутилось. Сегодня звонил подполковник Басов из Одессы. Яков Игоревич Терещенко опознан. Акт отослан нам. Завтра будет. Далее: кличка этого Терещенка Рукавичка. Был дважды судим, первый раз за хулиганство, потом за ограбление. Нынешнее место работы — промтоварная база, грузчик.
— А как ведет себя Галинский? То есть Бублик? — Дробаха усмехнулся одними глазами.
— Распространяет билеты.
— Что в карьере?
— Установлено, что сын Лукьяна Ивановича Червича, компаньона Терещенко, действительно работает начальником участка карьера. Взрывчатка там есть, учет ведется, внешне все в порядке, но в районной милиции считают, что небольшое ее количество можно было и присвоить. Однако доказать это трудно, почти невозможно. Считаю, мину с часовым механизмом изготовил сам Червич из взрывчатки, взятой у сына. Но мои догадки к делу не подошьешь. В связи с арестом Рукавички мы могли бы взять постановление на обыск у Червича.
— А если это ничего не даст?
— Извинимся.
— Нет, — возразил Дробаха, — это — в крайнем случае. А вам, Сергей Антонович, посоветую: езжайте в карьер, поговорите с парторгом, с коммунистами. Может, что-то и подскажут.
— Слушаюсь.
— Ну зачем же так официально? — поморщился Дробаха. Допил чай, подержал стакан в ладонях, наверно, решал, налить ли еще, но раздумал и поставил стакан. — Есть еще новости?
— Нет, — ответил Хаблак, а Коренчук лишь отрицательно покачал головой.