Скифская чаша
Шрифт:
— Я дал бы больше.
Юлия нервно рассмеялась.
— И ты, Гена, считаешь, что купил меня?
— Но ведь ты мне действительно нравишься... — Гнев отпустил Президента, он шагнул к Юлии, но она схватила со столика нож, обычный столовый нож, каким и порезаться трудно, и, держа его перед собой, крикнула:
— Не подходи!
— Неужели я так противен тебе?
— Не подходи, говорю, — повторила тихо, но в эти слова вложила всю ненависть и презрение, какие только нашла в себе. И добавила без паузы: — Крокодил Гена!
Президент рванул на себе рубашку (видел в кино — так делают в припадке гнева настоящие мужчины) и сказал едва слышно, однако стараясь, чтобы каждое слово звучало весомо:
— Нет, я не крокодил... Ты еще не знаешь, как меня называют! Я — Президент, а это не шутка! Ты еще не знаешь...
— И не хочу знать, уйди с дороги!
Но Президент заслонил дверь, надеясь, что не все еще потеряно.
— Ну куда ты пойдешь? — заканючил он неожиданно для самого себя. — Оставайся у меня, Юля, нам будет хорошо...
Однако Юлия закусила удила. Ткнула ножом в сторону настенной картины, едва видневшейся при свечах, молвила презрительно:
— Думаешь, намалевал свою рожу и все будут падать вокруг? Отойди, говорю, а то зарежу!
И такую решительность почувствовал Президент в ее тоне, что невольно шагнул в сторону, а Юлия проскользнула мимо него в переднюю. Президент услышал лишь, как хлопнула дверь, — он стоял, в изнеможении опустив руки, потом поправил разорванную сорочку, криво усмехнулся, поднял дубленку, отряхнул и повесил ее в шкаф. Выпил полный фужер шампанского и немного успокоился.
«Потаскушка проклятая, — подумал. — Истеричка или просто сумасшедшая! Точно, сумасшедшая...»
Эта мысль окончательно успокоила его — в самом деле, какая нормальная женщина откажется от дубленки, — и Президент, снова исполненный собственного достоинства, пошел спать.
Юлия выскочила на Русановскую набережную и чуть ли не сразу увидела зеленый огонек такси. Съежилась на заднем сиденье и чуть не застонала от гнева и возмущения.
Арсен! Продал за триста рублей!
Боль обжигала ей сердце, подступала клубком к горлу, боль и гнев.
За три сотни...
Точно, настоящий шиллинг, валютчик пошлый. И дали же ему такое прозвище! Недаром, видно: за деньги все продаст...
Вдруг Юлия вспомнила, как нахально обнимался Арсен у нее на глазах с веснушчатой девчонкой на пляже. Да, Шиллинг предал ее еще тогда, она все время была для него игрушкой, вот и продал, когда дорого заплатили.
Юлия почувствовала, как слезы набежали на глаза — вытерла аккуратно, чтоб не размазать тушь на ресницах. В конце концов, черт с ним, стоит ли бередить себе душу из-за какого-то подонка! Спекулянт и фарцовщик, привык торговать всем, и нет для него ничего святого.
Но ведь, подумала она также, никакая подлость не должна оставаться безнаказанной. Не простится и Шиллингу. Она снова подумала о нем не как об Арсене, а как о Шиллинге. И это немного сняло боль.
Да, не простится. Почему она должна жалеть Шиллинга? Каждому свое — по заслугам. Месяц прятался на их хуторе от милиции, говорил о каком-то Чебурашке, потом намекнул, что тогда, на Аскольдовой могиле, передал этому типу, истинному крокодилу, франки или доллары. Вероятно, милиция охотится за Шиллингом, и она должна сообщить...
Юлия вспомнила вежливого, статного майора, приезжавшего к ней в Дубовцы. Как его фамилия? Хубак или Хабук? По крайней мере, она точно помнит, что из уголовного розыска, и завтра найдет его. Симпатичный майор... Правда, тогда он не откликнулся на ее попытки пофлиртовать, может, был в плохом настроении или служебное рвение слишком мешало ему, все может быть, но он, безусловно, симпатичный...
Юлия приободрилась, смахнула с ресниц слезы — жизнь снова начинала нравиться ей.
20
Хаблак нашел парторга в одной из времянок, стоявших вблизи карьера. Седой суровый человек с поклеванным оспой лицом оторвался от бумаг, в которых делал карандашом пометки, и смотрел на майора, казалось бы, равнодушно, однако Хаблак уловил в его глазах любопытство — еще бы, видно, нечасто приезжают сюда такие гости.
— Мне сказали в райкоме, — начал Хаблак, — что я целиком могу положиться на вас, Герасим Спиридонович.
— На то я и парторг, — ответил тот с чувством собственного достоинства.
— То есть можно говорить открытым текстом?
— А вы это редко делаете?
— Смотря с кем.
— Понимаю, — улыбнулся Герасим Спиридонович, — абсолютно вас понимаю. Такая уж профессия... Так что же привело вас к нам?
— Имеем сведения: у вас в карьере не все в порядке со взрывчаткой.
— Как так? — сразу стал серьезным парторг. — Взрывчатка — это серьезно, и милиция без веских аргументов вряд ли заинтересуется этим вопросом.
— Попала в чужие руки.
— И?..
— Единственное, что могу сказать: обошлось без жертв.
— Уже легче.
— Мы очень надеемся на вашу помощь.
— Но кто же?.. На кого падает подозрение?
Честно говоря, Хаблаку не хотелось называть фамилию Червича, но в райкоме ему сказали, что может полностью довериться парторгу — ветеран войны, человек честный и принципиальный. Все же поколебавшись секунду или две, сказал:
— У вас работает начальником участка Дмитрий Лукьянович Червич?