Скифская чаша
Шрифт:
— Она не может исчезнуть, это было бы преступлением перед наукой! — Профессор умоляюще смотрел на майора, однако что тот мог добавить к уже сказанному? Склонил голову в знак согласия, и археолог понял его: встал, крепко пожал ему руку и пошел к выходу.
Хаблак смотрел вслед Хоролевскому, но уже не видел, как закрылась за ним дверь. Подпер лоб рукой, уставился на оклеенную дерматином столешницу старого канцелярского стола, не замечал даже бумаг, разбросанных на нем, вспоминая, как развивались события в издательстве.
Книгу Хоролевского уже отредактировали, когда пришло сообщение о его уникальной находке. Во время очередной встречи директор попросил археолога выступить перед коллективом и продемонстрировать находку. Хоролевский обусловил свое выступление тем, что на вечере будут присутствовать только руководящий состав и творческие работники издательства. Он редко соглашался на публичные лекции, считая себя плохим оратором, и, как правило, встречался только с подготовленной аудиторией.
В кабинете директора после работы собрались сотрудники издательства. Хоролевский привез с собой кинопроектор, установил его на письменном столе. На приставном столике разложил несколько найденных в кургане вещей. Украшения для уздечки, терракотовую статуэтку, монеты, а в центре — чашу.
Сотрудники рассаживались на стульях, стоявших у стен, с любопытством глядя на экспонаты, всех охватило радостно-приподнятое настроение, пробуждающееся у людей в предчувствии неизведанного и встречи с необычным.
Как успел установить Хаблак, всего на вечере собралось девятнадцать работников издательства. Список их лежал в ящике письменного стола майора.
И только один...
Вчера события разворачивались так. Хоролевский рассказал о работе археологической экспедиции, присутствующие осмотрели экспонаты, а потом профессор начал показывать свой фильм о раскопках. И тут погас свет.
Иногда бывает — на несколько секунд выключают свет, и никого это не удивило. Наконец кто-то зажег спичку, и в этом трепещущем свете Хоролевский, сидевший за большим директорским столом у проектора, увидел, что на маленьком приставном столике уже нет чаши.
Сначала он не придал этому особого значения, но все же слегка встревожился. Спичка потухла, Хоролевский в темноте обошел вокруг стола, остановился возле своих сокровищ, охраняя их; зажгли еще спичку — чаши не было, и Хоролевский попросил поставить ее на место.
Теперь вспыхнула зажигалка, кто-то пошутил по поводу чрезмерного человеческого любопытства, директор послал кого-то посмотреть на пробки, а чашу так никто и не поставил на место.
И когда через несколько минут свет загорелся, стало ясно, что скифская чаша похищена.
За это время из комнаты выходили только двое: художник Данько и редактор Власюк. Данько директор послал наладить свет, а Власюк вернулся, уже когда лампочки зажглись.
Директор попросил всех остаться на своих местах, как-то искоса посмотрел на Власюка и начал звонить в милицию.
Хаблак представил себе, что творилось в издательстве, пока оперативная группа ехала туда.
Когда майор вошел в кабинет, все сидели у стен, раскрасневшиеся и возбужденные, будто и правда были причастны к преступлению. Хаблак понял их состояние: честному человеку, столкнувшемуся с подлостью, становится неловко, стыдно, словно запачкался и он сам.
Уже с первого взгляда Хаблак понял, что чаши, конечно, в кабинете нет — не часы, в карман не спрячешь. И отпустил всех домой.
Это решение вызвало удивление и даже протест. Никто не хотел уходить, пока не найдется чаша. Майор сразу понял, что преступник или преступники именно и рассчитывали на такую реакцию коллектива, на то, что никто не мог даже в мыслях допустить факт кражи в издательстве: уникальную скифскую чашу почти все держали в руках, попробуй-ка догадаться, кто же это из девятнадцати?
Когда выходили, заместитель председателя месткома с согласия всех присутствующих встал в дверях и просмотрел содержимое портфелей и дамских сумочек, а Хаблак, узнав, что в комнате кроме тех, кто был на вечере, присутствовали завхоз и вахтерша, попросил их остаться. А также директора и редактора Власюка.
Задержался и Хоролевский — он несколько опомнился, но еще не совсем, потому что уже полчаса разбирал и никак не мог разобрать кинопроектор.
Приказав оперативникам тщательно обыскать помещение, майор прошелся по издательству. Оно состояло, собственно, из двух коридоров в виде буквы «Т», по обеим сторонам которых размещались комнаты сотрудников. Расположено оно было на втором этаже, первый занимал продмаг. Часть комнат — окнами во двор, другие — на улицу. Вход в издательство был со двора, с клумбами и детской площадкой посредине. Напротив двухэтажного издательского стояли два пятиэтажных жилых дома, дальше по бульвару вытянулся большой девятиэтажный.
Хаблак остановился у лестничной клетки, где за маленьким столиком уже заняла свое место полная вахтерша, подсел к ней и спросил:
— Как вас величать?
— Марией Харитоновной, — охотно ответила она и с удивительной для ее комплекции легкостью задвигалась на стуле.
— Вот что, Мария Харитоновна, вы знаете, что стряслось в издательстве?
— Как не знать? Значит, энту чашу стащили...
— Когда вы заступаете на дежурство?
— В пять.
— За час до конца работы?
— Да.
— Никто из посторонних не заходил?
— Ну до шести, пока не запираем, тут всякие шляются, — недовольно ответила она. — Авторы, значит...
Чувствовалось, что вахтерша не одобряет общения сотрудников с авторами, по крайней мере относится к нему подозрительно.
— А после шести?
— Так ведь запираем же.
— И сегодня?
— Ежели собрание или почему-либо задерживаются, двери не запираем.
— Итак, я понял, что после шести никого из посторонних в издательстве не было?
— Почему не было? А энтот, что с киноаппаратом?
— Этот не в счет, Мария Харитоновна. Кроме него, никого?
— Точно.
— А может, где-нибудь в комнатах задержались?
Вахтерша покачала головой.
— Невозможно. Я делаю обход и заглядываю в те комнаты, что не заперты.
— И сегодня делали?
— Конечно. Вот, значит, у директора в кабинете сидели да еще Юхим Сидорович у себя. Больше никого.