Скифы в остроконечных шапках (илл. В. Хвостова)
Шрифт:
Не догадываясь о смысле слов, которыми обменялись Миррина и Гунда, Ксанф не мог до конца понять развязку событий, разыгравшихся у него на глазах.
Все произошло быстро.
— Песельница мертва! Она умерла раньше царской супруги, ее нельзя хоронить вместе с царем! — закричала Миррина.
Дружинники в замешательстве остановились.
— Песельница в царстве теней! — продолжала кричать Миррина, выбирая момент, чтобы поднять Одатис.
Но тут перед ней выросла Гунда, тяжелая и неподвижная, как статуя. Золотые блестки слепили глаза.
— Чуяло
— Одатис мертва, ее нельзя хоронить с царем.
— Девчонку можно, тебя, колдунья, нельзя.
Из расшитого блестками рукава в руку скользнул кинжал. Гунда сделала резкий взмах. Миррина упала.
— Берите девчонку, берите пса, пусть сторожит шатер.
Дружинники выполнили приказание.
— Воины схватили Одатис и пса и опустили их в яму, — сказал Ксанф и перевел дыхание. Тяжелой ношей был страшный рассказ, в котором справляла свой праздник смерть.
— А мата? — спросил Арзак. Даже теперь он не решался назвать Миррину по имени.
— Она лежала мертвая в луже крови. Потом появился высокий старик. Он поднял ее. Это было так печально. Он нес ее на вытянутых руках, словно ребенка.
— Лютые варвары, — медленно выговорил Филл. — Они убили женщину в золоте, убили конюхов, передушили табун лошадей.
— Филл, — сказал Ксанф, — мы, греки, приносим в жертву богам сотни быков и овец.
— Но не людей.
— Скифы верят, что погребенные вместе с царем будут счастливы в той, другой жизни, — тихо сказал Арзак.
— Никто еще не возвращался из царства теней на землю, чтобы сообщить нам об этом.
— Укроти свой язык. У нашего друга горе, а горе не терпит пустопорожних слов.
Ксанф опустился на землю рядом с Арзаком и сжал своей крепкой ладонью его плечо. Филл подвинулся ближе.
Они сидели так долго, молчали, думали об одном. Страшный день подходил к концу. Багровое солнце расплющилось, и облака, словно перья невиданной птицы, разбросанные по всему небу, налились розово-алым светом.
— Трех ночей мне не хватит, — прошептал Арзак.
— Втроем мы сделаем втрое быстрее, — отозвался Филл.
Арзак вздрогнул. Он не заметил, что произнес вслух то, о чем думал все это время.
— Конечно, втроем, — подтвердил Ксанф.
— Нет, — сказал Арзак, помедлив.
— Почему? Кто помешает?
— Людям чужого племени нельзя прикасаться к нашим могилам.
— Разве мы не братья твои, Арзак? — спросил Ксанф.
— Мы даже влезли в скифскую шкуру, — добавил Филл.
— Это правда. Вы мне как братья, вы носите ради меня нашу одежду, но кровь в ваших жилах течет чужая.
Перерекаться с упрямым скифом было бессмысленно. Ксанф и Филл понуро уставились в землю. Вдруг Арзак схватил их за руки и притянул к себе. Попеременно глядя в глаза то одному, то другому, он быстро спросил:
— Хотите
— Конечно, хотим, научи, что надо делать.
— Ритон. Вино. Стрелы, — произнес Арзак раздельно и встал на одно колено.
Низкий луч солнца упал на его лицо. Простые слова словно поплыли к багровому солнцу.
Филл отвязал от пояса ритон, с которым не расставался, наполнил его из маленького бурдючка. Арзак раскрыл горит, достал три стрелы, одну взял себе, две других протянул Филлу и Ксанфу. Его движения были замедлены и казались наполненными глубоким смыслом. Он закатал левый рукав, поднял стрелу, вонзил наконечник в руку. Капли крови упали в ритон. Ксанф и Филл догадались, что им предстоит то же.
Ксанф вонзил стрелу в обнаженную руку спокойно и просто, Филл — сжав зубы и морщась.
Когда кровь всех троих смешалась с вином, Арзак поднял ритон к потемневшему небу. Солнце вытянулось, раздробилось и кусок за куском кануло в реку, оставив на небе след в виде широкой багрово-красной полосы.
— Я, Арзак, — сказал Арзак медленно и торжественно, — скиф, из племени царских скифов, кузнец. Перед богом Папаем и богиней Апи, перед небом и землей я называю Ксанфа своим братом и называю Филла своим братом. Отныне моя кровь принадлежит им. Если братьям понадобится, я готов отдать ее капля за каплей.
Арзак сделал глоток и передал ритон Ксанфу.
— Я, Ксанф, эллин, живущий в Ольвии, клянусь Зевсом и Геей, небом и землей, что возьму в правую руку меч, а в левую щит по первому слову моих братьев — Арзака и Филла. Их кровь — моя кровь. Моя кровь принадлежит им.
Делая путь к солнцу, ритон перешел к Филлу. Филл не терпел связывать себя обещаниями, тем более клясться Зевсом и Геей. Но он все время думал о девочке под землей. Он знал, что не сможет жить, если не выпустит ее на свободу.
— Я, Филл, грек из Ольвии, будущий живописец, готов ради моих братьев пуститься на обломке мачты по волнам свирепого Понта, пройти босыми ногами по жгучим пескам пустыни, спуститься под землю, где пребывают тени умерших.
Он протянул правую руку. Арзак и Ксанф поверх положили свои, и тройное рукопожатие скрепило клятву, данную побратимами.
— До конца вечности, — сказал Арзак, выливая остатки вина на землю. Теперь к курганам.
Они выбрались из Волчьей пасти и побежали напрямик, не разбирая дороги. Алые перья на небе погасли. Ночь опускала на землю темный покров.
— Где? — спросил Арзак, когда показались очертания черных высоких холмов, едва различимых в сгустившемся мраке.
— Кажется, там, — неуверенно ответил Филл, махнув влево.
— Нет, — возразил Ксанф. — В той стороне расположен самый высокий курган. Повозка его объехала и двинулась дальше. Вспомни, Филл, ведь тебе удалось подойти к самой яме.