Скитания
Шрифт:
Санти глядел на еврея с откровенной насмешкой, и Аарон понял, что от этого хитрого парня одним угощением ничего не добьешься. Он со вздохом вытащил из кошелька флорин и положил перед лакеем на стол:
– Это тебе.
Парень взял монету и начал рассматривать.
– Редко попадает мне в руки такой золотой круглячок с портретом его бывшего величества Карла V, божьей милостью императора и короля Обеих Сицилий. [102] Да, ты спрашивал, кто у нас появился в тот день? Что-то начинаю припоминать… Как будто
102
В те времена Неаполь и Сицилия объединялись в королевство Обеих Сицилии.
Вторая золотая монета блеснула перед глазами Санти и исчезла в его потной руке.
– Да… появилась девушка… Вот как она выглядела, хоть убей, не помню!
Несколько флоринов окончательно прояснили память Санти, и он рассказал молодому еврею то, что слышал о девушке от хозяев пансиона.
– Так ты говоришь – Альда Беллини из Флоренции, внучка марана? А какой у нее выговор? Тосканский? [103]
Поощренный еще одной монетой, слуга припомнил, что выговор Альды в точности походит на здешний, неаполитанский.
103
Тоскана – область, главным городом которой была Флоренция.
Расставаясь, Аарон шепнул:
– О нашей встрече никому ни слова, особенно там.
Санти насмешливо брякнул золотыми монетами.
Вызов Джакомо Саволино на суд по обвинению в укрывательстве Ревекки, дочери Елеазара, не явился для содержателя пансиона неожиданным. Жена давно рассказала ему, что старому Елеазару известно убежище Ревекки. Непонятно было, почему еврей ничего не предпринимает, и молчание врага казалось грозным. По приказу тетки Фелипе каждый раз, выходя из дому, надевал под сутанеллу кольчугу и прятал кинжал.
Приказом градоправителя предписывалось явиться на суд, кроме синьора Саволино, его жене Васте, выдающей означенную Ревекку за свою родственницу, и школяру Филиппе Бруно, способствовавшему бегству означенной Ревекки.
Весть о предстоящем суде больнее всего поразила Альду. С потемневшим лицом, с опухшими от слез глазами девушка долго оставалась неподвижной, а потом сказала:
– Тетя Васта, дядя Джакомо, не нужно идти против судьбы. Отдайте меня отцу.
Фелипе вскочил с места, чтобы ответить, но его опередила Васта.
– Дочка моя милая, – сказала она, нежно обнимая Альду. – Мы не пошлем тебя на гибель.
– Да, да, – подтвердил Саволино. – Мы предвидели, что Елеазар потребует твоего возвращения, но это не помешало нам дать тебе приют.
– Права отца священны, – печально молвила Альда.
– Не во всех случаях, – многозначительно возразил синьор Джакомо. – Я говорил с законниками, и мне разъяснили, что отец еврей теряет власть над детьми, если… – Саволино замялся и не докончил свою мысль.
– Власть отца еврея прекращается, – пылко подхватил Фелипе, – если дети принимают христианство! Ты слышишь, Альда: власть прекращается!
– Мой Липпо, я это давно знала, – ответила девушка. – Такой случай был несколько лет назад в гетто: юноша, полюбивший христианку, ушел из племени.
– Ну, вот видишь! – торжествующе вскричал Фелипе. – Хватило же у него смелости!
– Но раввин и родные прокляли его страшной клятвой, а через несколько месяцев он внезапно умер в расцвете сил и здоровья.
Тень смерти точно прошла по комнате, оледенив сердца людей.
– Но у нас ты будешь в безопасности, – сказала синьора Васта. – Моя кухарка надежна, она не подсыплет яду в пищу.
– А я всюду буду сопровождать тебя с оружием в руках! – воскликнул Фелипе.
Альда зарыдала:
– Милые вы мои, дорогие, я вам бесконечно признательна, и боюсь не за себя. Я знаю, мне суждено погибнуть, но горько думать, что я навлекла беду на ваш дом…
Старый Джакомо нахмурился:
– Я много лет прожил на свете и привык отвечать за свои поступки. То, что я сделал, считаю законным и, защищая свое право, дойду до самого вице-короля. Живи спокойно под нашим кровом, Альда! Вопросы веры я оставлю на суд твоей совести, но помни, что, останешься ли ты еврейкой или перейдешь в христианство, ты всегда будешь одинаково дорога нам.
Лицо старого бунтаря дышало непреклонной энергией, когда он говорил с Альдой, и к девушке пришло успокоение. Она не посмела выразить свое чувство признательности синьору Джакомо и со слезами благодарности обняла Васту.
По дому быстро разнеслась весть, что Альда Беллини не та, за кого себя выдает, что в действительности она – Ревекка, дочь еврейского менялы Елеазара бен-Давида. Пораженные этим известием, почти все поклонники отшатнулись от юной красавицы. Лишь немногие остались ей верны, и в числе их оказался кудрявый Бертино Миньянелли.
– Я буду любить синьорину Альду до конца своих дней, – всхлипывая, говорил черноглазый малыш. – Но лучше бы ей принять христианство…
Любящим сердцем Бертино угадал единственный способ спасения Ревекки.
В назначенный день обвиняемые явились на суд.
Подеста, высокий представительный старик, сидел в золоченом кресле, поставленном на возвышении. С его плеч ниспадал плащ малинового бархата, на голове была черная шелковая шапочка, украшенная страусовыми перьями. На шее сановника висел испанский рыцарский орден Сант-Яго, пожалованный ему королем Филиппом II за то, что подеста помогал угнетателям держать неаполитанский народ в повиновении.
Две группы людей расположились перед креслом градоправителя поодаль одна от другой. Справа стояли Джакомо Саволино, Васта, Фелипе Бруно и дочь Елеазара Ревекка. Слева теснились евреи: изможденный болезнью Елеазар бен-Давид, его жена Мариам, сын Аарон, слуги Рувим и Нахама, оскорбленный жених Манассия бен-Иммер.
Прежде всего была установлена личность Ревекки, а потом назвали себя истец и ответчики. Христиан привел к присяге священник, а евреев раввин. Все поклялись говорить суду сущую правду не из корысти или телесного страха, а следуя законам своей религии.