Скитания
Шрифт:
Чтобы не пугать ребят, предосторожности соблюдались втайне, но шила в мешке не утаишь, и тревожные слухи поползли по дому.
И так среди забот и волнений подошел знаменательный день, когда Ревекка должна была принять христианскую веру. Утихнет ли злоба Елеазара и смирится ли он перед неизбежным?..
Глава девятая
Крутой поворот
По улицам Неаполя двигалась торжественная процессия. В этот день, в воскресенье 26 ноября 1564 года, святая апостолическая церковь готовилась принять в свое лоно заблудшее чадо,
В писании говорится, что Богу угоднее один кающийся грешник, чем сто праведников, и поэтому духовенство широко распространило слух о предстоящем крещении еврейки.
Обряд должен был совершиться в самой богатой церкви Неаполя – Санта-Мария Инкороната, и говорили, что там будут присутствовать подеста и высшие испанские офицеры. Говорили также – и это уж казалось совершенно невероятным! – что подеста вызвался быть крестным отцом новообращенной.
Шествие возглавляли конные трубачи и хоругвеносцы. [106] В белых шелковых мантиях, спускавшихся на круп лошади, в остроконечных шапках с кистями, трубачи дули в серебряные трубы, и гулкие звуки лились звонко и радостно.
106
Хоругвь – церковное знамя с изображением святого.
За хоругвеносцами следовал хор. Выстроенные по росту от малюток дискантов до плечистых усачей октавистов, одетые в короткие парчовые стихари с вышитыми крестами на груди, с бледно горевшими при свете дня восковыми свечами в руках, певчие пели «Ave Maria», [107] заглушая шум и разговоры толпы.
Как непременные участники торжества, шеренгами по четыре в ряд шли пансионеры Саволино. Маленький Бертино Миньянелли, восхищенный предоставленной ему честью, нес на розовой бархатной подушке золотой крестик на цепочке, который будет надет на шею новообращенной христианки.
107
«Аве Мария» – молитва, обращенная к Богородице.
Чинно шагали, опустив глаза в землю, монахини из монастыря Санта-Кьяра. В длинных черных мантиях и черных пелеринах, в черных головных уборах они перебирали четки, повторяя молитвы.
Главной фигурой, ради которой собрались все эти сотни участников процессии и тысячи зрителей, была Ревекка, дочь Елеазара. На нее было устремлено множество любопытных взоров. В белом атласном платье, с распущенными до пояса черными волосами, в венке из алых роз, с гордым прекрасным лицом, юная еврейка шла меж двух крестных матерей – синьоры Васты Саволино и настоятельницы женского монастыря, достопочтенной доньи Агнесы дель Фортегуерри.
Следующий ряд составляли только двое: будущий приемный отец новообращенной, синьор Джакомо Саволино, и его племянник, молодой школяр Филиппо Бруно.
В парадной сутанелле, с непокрытой головой, исхудалый, с побледневшим лицом, Фелипе шел, не сводя глаз с Ревекки. В его голове неотвязно вертелись слова, которые
Насильно улыбнувшись, Фелипе попытался успокоить девушку:
«К чему такие мрачные мысли? У тебя будет надежная охрана».
«Если меня не охранит Бог, люди не помогут», – возразила Ревекка.
И тогда Фелипе сказал:
«Что бы с тобой ни случилось, любовь моя, будешь ли ты жить или сойдешь в могилу, я клянусь, что всегда – в радости и печали, в богатстве и нищете, на родине и в изгнании – я неизменно останусь верен тебе до самой смерти!»
«Это страшная клятва, Липпо, – тихо вымолвила Ревекка, – но я верю тебе…»
И она впервые робко поцеловала юношу.
Следующей значительной группой процессии были священники церкви Санта-Мария Инкороната. Первым шел настоятель в маленькой митре на голове, с посохом красного дерева в руке. За ним следовали двенадцать патеров, все в пышных ризах с золотыми крестами на груди, сиявшими при блеске солнца, и двадцать четыре диакона с кадильницами в руках.
Шествие замыкала многочисленная колонна учеников из школы монастыря Святого Доминико. Бледные, худые от постоянного недоедания, они шли, пересмеиваясь и перешептываясь, довольные тем, что хоть на несколько часов вырвались из щемящей монастырской скуки.
Двенадцать карет, нанятых синьором Джакомо, двигались за процессией. В этих каретах после совершения таинства знатные гости должны были возвратиться из храма в дом Фазуччи, где готовился торжественный пир в честь новообращенной христианки Альды Саволино.
Зрители переговаривались с удивлением:
– Такого пышного крещения давно не приходилось видеть. Тринадцать священников!.. Кареты!.. Целый женский монастырь!.. А сколько школяров!..
Но еще больше удивляло толпу, что процессия шла под сильной охраной. С двух сторон ее отделял от зрителей отряд кавалерии – по два всадника в каждом ряду. Усатые солдаты с обветренными лицами, в кожаных кафтанах, с палашами у пояса, с короткими пиками, смотрели на любопытных сурово, точно ожидая приказа разогнать весь этот сброд.
– К чему такие предосторожности? – говорили люди. – Разве молодой еврейке грозит опасность?
Ужасное событие положило конец торжеству.
Когда Ревекка поравнялась с большим старым домом, расположенным на углу двух улиц, в чердачном окне показался дымок, прогремел выстрел, и девушка, пораженная пулей, стала клониться назад… С воплем беспредельного отчаяния Фелипе подхватил любимую на руки.
С последним вздохом Ревекка прошептала:
– Я говорила, Липпо…
И она умерла.
Безумными, остановившимися глазами Фелипе смотрел на девушку. Возможно ли? Не страшный ли это сон? Она только что шла перед ним гордая, стройная, полная жизни… Одно мгновение – и все земное для нее кончено…
Дикий вопль прорезал зловещую тишину улицы:
– Иудеи! Мою Альду убили иудеи!
Это кричала Васта Саволино, страшная, бледная, как смерть, с руками, грозно поднятыми к небу. В ответ раздались сотни яростных голосов:
– В гетто! Жид Елеазар ответит за преступление!