Скобелев, или Есть только миг…
Шрифт:
– Млынова? – встрепенулся Баранов. – Какого Млынова? Бывшего капитана?
– Именно так, – сказал телеграфист, сверившись с лентой. – Еле живой, как сказано.
– Где он? – спросил доктор.
– В Бами.
– Как раз туда еду, – Гейфельдер пожал руку Баранову, ещё раз тяжело вздохнул, кивнул телеграфисту и вышел.
2
Доктор Гейфельдер быстро добрался до Бами, хотя быстрота эта в известной степени была кажущейся. Он все время думал, как, в какой форме и когда именно сообщить Скобелеву о кончине матушки, отлично представляя себе,
Знал он и о том, что значил для Скобелева таинственно пропавший Млынов. Его внезапное спасение могло стать тем лекарством, которое способно было поддержать Михаила Дмитриевича при известии о последней трагедии, вернуть ему силы и веру, что не все ещё потеряно, что ещё есть смысл бороться и жить. И поэтому, прибыв в Бами, приказал сначала доставить его в лазарет.
Он нашёл Млынова в сознании, но сознании горячечном, путанном и весьма нелогичном. Измотанный потерей крови, побоями, усталостью и жаждой капитан стремился рассказать о чем-то важном, но Гейфельдер не знал, как подойти к этому важному, а Млынов путал бред с явью, и выстроить сколько-нибудь логичную беседу им так и не удалось. Доктор расспрашивал о самочувствии и жалобах, а капитан мучился, что никак не может сказать главного.
– Верблюды. Они спрашивали о верблюдах.
– Позвольте я осмотрю вас.
– Я не сознался, что понимаю местные наречия, но они точно знали, кто я такой. Откуда они это знали?
– Извольте повернуться на спину, капитан.
– Потом, доктор, потом. Южный фас Денгиль-Тепе весь в трещинах. Его строили торопливо, бить надо там…
– Необходимо обработать ваши раны…
– Меня спасла мать той девочки, Михаил Дмитриевич знает, о ком я говорю. Девочку зовут Кенжегюль. Передайте Скобелеву. Непременно передайте Скобелеву.
– Я вынужден отправить вас в Кавказский госпиталь.
– Дословно передайте Скобелеву. Южный фас…
Млынов замолчал на полуфразе, вдруг потеряв сознание. Распорядившись обработать его раны и немедленно, первым же кораблём отправить капитана на Кавказ, Гейфельдер наконец-таки освободился и поспешил в штаб, где, как ему сказали, Михаил Дмитриевич проводил командное совещание.
Он ещё не продумал, как именно начнёт готовить Скобелева к трагическому известию, но рассчитывал, что успеет подготовиться, ожидая, пока кончится совещание. Но доктора знали не только как основного и многоопытного врача, но и как близкого друга Михаила Дмитриевича, поэтому двери совещательной комнаты тут же перед ним и распахнулись.
– Проходите, доктор. Это ведь касается и вашей службы.
Гейфельдер вошёл и скромно присел в сторонке. У прикреплённой к стене топографической схемы стоял инженер Рутковский, докладывая обстановку. Скобелев сидел спиной к доктору, а потому и не заметил его.
– Крепость представляет собою неправильный четырехугольник, обнесённый стенами со всех сторон.
– Ускоренная осада, – сказал Михаил Дмитриевич. – Солдатам зарыться в землю до двух сажен. Какие соображения будут у господ офицеров?
С этими словами он обернулся и впервые заметил доктора. Кивнул ему, улыбнулся, а Гейфельдер, припомнив рассказ Млынова, сказал вдруг:
– Южный фас форта Денгиль-Тепе весь в глубоких трещинах. По-видимому, строили второпях.
– Вы стали разбираться в особенностях фортификации, доктор? – усмехнулся Скобелев. – Приятно слышать. Откуда же у вас эти сведения?
– От капитана Млынова.
– Господа офицеры, получасовой перерыв, – тут же распорядился Михаил Дмитриевич. – Подумайте об идее ускоренной осады, когда будете перекуривать.
Дождался, пока все вышли, подсел к Гейфельдеру:
– Значит, он спасся?
– Я нашёл его в Бами, в лазарете. Однако он весьма ослабел, не исключаю возможность гангрены, а посему я распорядился немедленно отправить капитана на Кавказ.
– Что он ещё просил мне передать?
– Они интересовались количеством верблюдов. И ещё – странная фраза – Млынов убеждён, что о каком-то человеке в ярко-малиновом халате текинцы ничего не знают.
– Прекрасные сведения, – улыбнулся Скобелев. – Не припоминаете ли чего-либо ещё, доктор?
– Какая-то девочка. Кажется, её зовут Кенжегюль. Её мать спасла капитана.
– Кенжегюль, – повторил Михаил Дмитриевич, вероятно для того, чтобы запомнить. – Коли это все, то я приглашу офицеров…
– Увы, это не все, Михаил Дмитриевич, – с горечью сказал Гейфельдер. – Я привёз горестные новости.
– Горестные?
– Пришла телеграмма, Михаил Дмитриевич, – доктор нервно потёр ладони. – В ней сказано… В ней сообщается о кончине вашей матушки Ольги Николаевны.
– Кончине?.. – с какой-то удивлённой недоверчивостью переспросил Скобелев.
– Примите мои соболезнования, дорогой Михаил Дмитриевич…
– Скоропостижно? Несчастный случай?
– Подробности в телеграмме не сообщаются.
– Она же никогда ни на что не жаловалась…
В комнату начали возвращаться офицеры. Скобелев резко поднялся:
– Благодарю вас.
Прошёл к заваленному картами столу, поворошил бумаги, не поднимая головы. Сказал вдруг:
– Прощения прошу, доктор рекомендует трехдневный отпуск. Продолжим по окончанию оного.
И стремительно вышел.
3
Скобелев сразу же выехал в свой особняк под Кизыл-Арватом, взяв с собою только денщика Анджея Круковского. Анджей был сдержан и молчалив, а главное – он хорошо знал Ольгу Николаевну, и в этом молчании было некое единение. Он спрашивал только в том случае, если требовались уточнения, и без приглашения никогда не входил. Молча накрыл стол к ужину по приезде и, поклонившись, пошёл к выходу.
– Останься, – вздохнул Михаил Дмитриевич. – Матушку помянем.