Скобелев, или Есть только миг…
Шрифт:
– Млынова? – встрепенулся Баранов. – Какого Млынова? Бывшего капитана?
– Именно так, – сказал телеграфист, сверившись с лентой. – Еле живой, как сказано.
– Где он? – спросил доктор.
– В Бами.
– Как раз туда еду, – Гейфельдер пожал руку Баранову, ещё раз тяжело вздохнул, кивнул телеграфисту и вышел.
2
Доктор Гейфельдер быстро добрался до Бами, хотя быстрота эта в известной степени была кажущейся. Он все время думал, как, в какой форме и когда именно сообщить Скобелеву о кончине матушки, отлично представляя себе,
Знал он и о том, что значил для Скобелева таинственно пропавший Млынов. Его внезапное спасение могло стать тем лекарством, которое способно было поддержать Михаила Дмитриевича при известии о последней трагедии, вернуть ему силы и веру, что не все ещё потеряно, что ещё есть смысл бороться и жить. И поэтому, прибыв в Бами, приказал сначала доставить его в лазарет.
Он нашёл Млынова в сознании, но сознании горячечном, путанном и весьма нелогичном. Измотанный потерей крови, побоями, усталостью и жаждой капитан стремился рассказать о чем-то важном, но Гейфельдер не знал, как подойти к этому важному, а Млынов путал бред с явью, и выстроить сколько-нибудь логичную беседу им так и не удалось. Доктор расспрашивал о самочувствии и жалобах, а капитан мучился, что никак не может сказать главного.
– Верблюды. Они спрашивали о верблюдах.
– Позвольте я осмотрю вас.
– Я не сознался, что понимаю местные наречия, но они точно знали, кто я такой. Откуда они это знали?
– Извольте повернуться на спину, капитан.
– Потом, доктор, потом. Южный фас Денгиль-Тепе весь в трещинах. Его строили торопливо, бить надо там…
– Необходимо обработать ваши раны…
– Меня спасла мать той девочки, Михаил Дмитриевич знает, о ком я говорю. Девочку зовут Кенжегюль. Передайте Скобелеву. Непременно передайте Скобелеву.
– Я вынужден отправить вас в Кавказский госпиталь.
– Дословно передайте Скобелеву. Южный фас…
Млынов замолчал на полуфразе, вдруг потеряв сознание. Распорядившись обработать его раны и немедленно, первым же кораблём отправить капитана на Кавказ, Гейфельдер наконец-таки освободился и поспешил в штаб, где, как ему сказали, Михаил Дмитриевич проводил командное совещание.
Он ещё не продумал, как именно начнёт готовить Скобелева к трагическому известию, но рассчитывал, что успеет подготовиться, ожидая, пока кончится совещание. Но доктора знали не только как основного и многоопытного врача, но и как близкого друга Михаила Дмитриевича, поэтому двери совещательной комнаты тут же перед ним и распахнулись.
– Проходите, доктор. Это ведь касается и вашей службы.
Гейфельдер вошёл и скромно присел в сторонке. У прикреплённой к стене топографической схемы стоял инженер Рутковский, докладывая обстановку. Скобелев сидел спиной к доктору, а потому и не заметил его.
– Крепость представляет собою неправильный четырехугольник, обнесённый стенами со всех сторон. Стены земляные, вышиною от двух до трех сажен, толщиною в основании до пяти, а поверху – от трех до четырех саженей. Крепость обнесена рвом по всему периметру от трех до девяти футов глубины при ширине до двенадцати футов. Местность вокруг крепости низменная, легко просматриваемая, особенно если учесть форт Денгиль-Тепе, высота которого ориентировочно до семи сажен.
– Ускоренная осада, – сказал Михаил Дмитриевич. – Солдатам зарыться в землю до двух сажен. Какие соображения будут у господ офицеров?
С этими словами он обернулся и впервые заметил доктора. Кивнул ему, улыбнулся, а Гейфельдер, припомнив рассказ Млынова, сказал вдруг:
– Южный фас форта Денгиль-Тепе весь в глубоких трещинах. По-видимому, строили второпях.
– Вы стали разбираться в особенностях фортификации, доктор? – усмехнулся Скобелев. – Приятно слышать. Откуда же у вас эти сведения?
– От капитана Млынова.
– Господа офицеры, получасовой перерыв, – тут же распорядился Михаил Дмитриевич. – Подумайте об идее ускоренной осады, когда будете перекуривать.
Дождался, пока все вышли, подсел к Гейфельдеру:
– Значит, он спасся?
– Я нашёл его в Бами, в лазарете. Однако он весьма ослабел, не исключаю возможность гангрены, а посему я распорядился немедленно отправить капитана на Кавказ.
– Что он ещё просил мне передать?
– Они интересовались количеством верблюдов. И ещё – странная фраза – Млынов убеждён, что о каком-то человеке в ярко-малиновом халате текинцы ничего не знают.
– Прекрасные сведения, – улыбнулся Скобелев. – Не припоминаете ли чего-либо ещё, доктор?
– Какая-то девочка. Кажется, её зовут Кенжегюль. Её мать спасла капитана.
– Кенжегюль, – повторил Михаил Дмитриевич, вероятно для того, чтобы запомнить. – Коли это все, то я приглашу офицеров…
– Увы, это не все, Михаил Дмитриевич, – с горечью сказал Гейфельдер. – Я привёз горестные новости.
– Горестные?
– Пришла телеграмма, Михаил Дмитриевич, – доктор нервно потёр ладони. – В ней сказано… В ней сообщается о кончине вашей матушки Ольги Николаевны.
– Кончине?.. – с какой-то удивлённой недоверчивостью переспросил Скобелев.
– Примите мои соболезнования, дорогой Михаил Дмитриевич…
– Скоропостижно? Несчастный случай?
– Подробности в телеграмме не сообщаются.
– Она же никогда ни на что не жаловалась…
В комнату начали возвращаться офицеры. Скобелев резко поднялся:
– Благодарю вас.
Прошёл к заваленному картами столу, поворошил бумаги, не поднимая головы. Сказал вдруг:
– Прощения прошу, доктор рекомендует трехдневный отпуск. Продолжим по окончанию оного.
И стремительно вышел.
3
Скобелев сразу же выехал в свой особняк под Кизыл-Арватом, взяв с собою только денщика Анджея Круковского. Анджей был сдержан и молчалив, а главное – он хорошо знал Ольгу Николаевну, и в этом молчании было некое единение. Он спрашивал только в том случае, если требовались уточнения, и без приглашения никогда не входил. Молча накрыл стол к ужину по приезде и, поклонившись, пошёл к выходу.
– Останься, – вздохнул Михаил Дмитриевич. – Матушку помянем.