Скобелев, или Есть только миг…
Шрифт:
Утолив мучительную жажду, Млынов уже ясно понял, что ему необходимо ни в коем случае не признаваться, что он понимает язык, на котором ему задают вопросы. И поэтому спросил по-прежнему по-русски, обведя всех удивлённым взглядом:
– Где я?.. И почему здесь?.. Кто вы такие?
– Отвечай на нашем языке! – грубо крикнул ему рослый текинец в белоснежном тельпеке.
– Кто вы такие? – по-русски повторил Млынов. – Почему меня похитили?
– Назови своё имя, – все так же спокойно повторил хан.
– Что говорит
– Напрасно упрямишься, – вздохнул Коджар-Топас-хан. – Мы ведь знаем, кто ты такой. Нам нужно лишь твоё признание.
– Я требую толмача!
– А для чего тебе толмач? – Топас-хан чуть раздвинул тонкие губы, обозначая улыбку. – Ты станешь моим личным гостем, если признаешься во всем.
– Я ничего не понимаю, о чем вы говорите! – капитан выкрикнул это, разыгрывая испуг. – Меня ударили по голове, связали, привезли сюда, но я ничего не знаю!
Текинцы тихо о чем-то посовещались, после чего хан спросил на довольно сносном русском языке, не переставая изображать улыбку:
– Мы знаем, кто ты такой. Ты – бывший толмач генерала Скобелева, ставший потом его адъютантом. Так почему ты приехал в наши края задолго до своего командира?
– Я никакой не адъютант, помилуйте, господин, – с максимальной искренностью ответил Млынов, для убедительности прижав руку к сердцу. – Я – купец Громов, я покупаю верблюдов по договорённостям с Астраханским…
– Лжёшь, капитан Млынов, – брезгливо поморщился Коджар-Топас-хан. – Объясните ему, что ложь – непрощаемый позор для мужчины.
Он поднялся и вышел. И едва за ним опустился полог шалаша, как Млынова начали избивать в три пары кулаков…
Били, пока он не потерял сознание. Очнулся от свежего ночного воздуха: его куда-то волокли. Но очнулся всего на мгновение…
Окончательно пришёл в себя в глинобитном сарае. Сил хватило, чтобы встать, осмотреться, проверить, заперта ли дверь с наружной стороны. Дверь оказалась запертой, но осматривался он не зря. В углу на связке камыша он обнаружил пару лепёшек и кувшин воды. Есть не хотелось, но он заставил себя неторопливо разжевать чёрствые лепёшки и только после этого с удовольствием напился воды.
В тот день его поволокли на допрос под вечер, когда было ещё светло. Млынов стонал, изображая полное бессилие, но украдкой внимательно оглядывался по сторонам. Сарай, служивший местом его заключения, оказался рядом с внутренним, хорошо укреплённым фортом, и он понял, что это и есть Денгиль-Тепе, на оборону которого текинцы возлагали свои основные надежды. «Коли этим путём тащат, значит, живым не отпустят, – с горечью подумал он. – Значит, главное – не признаваться, что знаю их язык. Отвечать только по-русски, только по-русски…»
Коджар-Топас-хана на сей раз не было. Здоровенные текинцы вначале громко орали, всячески угрожая
Тогда начали бить. На сей раз не кулаками, а плетями из грубого верблюжьего волоса. Грубые плети сдирали со спины кожу, грубый волос ломался при каждом ударе, части его застревали в ранах, что вызывало мучительный зуд. Он кричал и молил о пощаде, но кричал и молил только на русском языке.
Войдя в раж, текинцы кричали тоже, и как Млынову не было больно, он старался запоминать, что именно они выкрикивают, доведя себя до неистовства.
– Говори на нашем языке!..
– Сколько верблюдов у Гез-каглы?..
– Отвечай!..
Что-то они кричали ещё, но он не запомнил. Вероятно, просто ругались, а ругань ему не к чему было запоминать. Главное прозвучало, и это главное он изо всех сил старался не забыть.
А накануне они окончательно озверели и после жестоких побоев одним ударом кинжала отрезали ему ухо. Он дико закричал от невыносимой боли, услышав в ответ смех.
– Завтра мы отрежем тебе палец на руке. И каждый день будем резать по одному пальцу, пока ты не признаешься, что говоришь на нашем языке.
Млынов потерял сознание, когда его ещё волокли в место его заточения. Но сейчас то ли от близких артиллерийских выстрелов, то ли от того, что острая боль унялась, окончательно пришёл в себя. И сразу возникло чувство, что он должен непременно что-то вспомнить. Что-то очень важное, какую-то фразу, случайно сорвавшуюся с языка… А вспоминалось с трудом, потому что сил почти не было, а боль была. Но он заставлял себя забыть о боли, и это почти удалось, когда деревянная дверь внезапно приоткрылась, и в щель быстро скользнула маленькая юркая фигурка.
– Господин, ты жив? Не бойся меня, я вечно буду благословлять твою щедрость. Ты купил мою маленькую дочь, мою Кенжегюль, и отдал её мне…
Голова его была занята поисками иных воспоминаний, и поначалу он даже решил, что и это неожиданное посещение всего лишь очередная проверка, потому что молодая женщина говорила по-туркменски, а потому ответил нейтрально, просто повторив имя:
– Кенжегюль.
– Да, да, мой господин, так зовут спасённую тобой мою девочку. Но тебя непременно убьют, если ты не уйдёшь к своему племени.
– Моё племя далеко.
Он впервые ответил на языке, знание которого выбивали из него столь жестоко и планомерно. Но хотелось верить, что ещё есть возможность спастись, есть шанс. Может быть, последний, и он рискнул.
– Русские совсем рядом, все джигиты ускакали из крепости. Надень женский халат и накидку и иди к северным воротам. За ними тебя ожидает лошадь…
Она говорила быстро, и что-то в её тоне убеждало, что она не обманывает его. Поэтому Млынов, более уже ни о чем не спрашивая, накинул старый халат и глухую длинную накидку и выскользнул за дверь сарая вслед за женщиной.