Скользя во тьме
Шрифт:
— Ага, — сказал он.
— Но, с другой стороны, я видел зэков лет восьмидесяти от роду. И они были счастливы, что живы, и хотели подольше прожить. Помню, как я сидел на наркоте и ширялся; я еще подростком начал ширяться. Так я ширялся и ширялся, а потом присел на десять лет. Я столько ширялся — и героином, и эсом сразу, — что, кажется, никогда ничего другого не делал, никогда ничего другого не видел. Теперь я слез с иглы, вышел из тюряги, и я здесь. Знаешь, что я тогда особенно заметил? Какая была самая большая разница, которую я сразу заметил? Я слышу воду, когда мы ходим в лес, — позднее
— Тяжело, — промолвил Брюс, — слезать.
— Здесь все слезают. Хотя потом, конечно, некоторые опять за свое берутся. Если ты отсюда уходишь, ты опять берешься за свое. Ты уже это знаешь.
Он кивнул.
— Никого в этом доме жизнь не баловала. Я не говорю, что твоя жизнь была легкой. Эдди тебе скажет. Он скажет тебе, что все твои беды выеденного яйца не стоят. Но нет таких бед, которые яйца выеденного не стоят. Я вижу, как тебе хреново, но я и сам такое переживал. Теперь мне гораздо лучше. Кто твой сосед по комнате?
— Джон.
— Ах да, Джон. Значит, ты внизу, на первом этаже.
— Мне нравится, — сказал он.
— Ага, там тепло. Хотя ты, наверное, все время простужаешься. Здесь все простужаются, и я в свое время, помнится, тоже. Я всю дорогу трясся и гадил в штаны. По крайней мере, могу тебя заверить — если ты останешься здесь, в «Новом Пути», тебе не придется проходить все заново.
— А на сколько? — спросил он.
— На всю оставшуюся жизнь.
Брюс поднял голову.
— Лично я могу уйти хоть сейчас, — пояснил Майк. — Я снова сяду на наркоту, если уйду отсюда. Слишком уж много у меня снаружи корешей. Я снова буду торчать на углу, торговать и ширяться, а потом опять сяду в тюрягу. Но уже на двадцать лет. Кстати, знаешь ты, что мне тридцать пять и что я в первый раз женюсь. Ты знаком с Лорой? С моей невестой?
Он не был уверен.
— Прелестная девушка пухленькая такая. И фигурка отменная.
Он кивнул.
— Она боится выйти за дверь. Кому-то приходится выходить вместе с ней. Мы собираемся в зоопарк… на следующей неделе мы ведем сынишку исполнительного директора в зоопарк Сан-Диего, и Лора до смерти боится. Боится еще больше, чем я.
Молчание.
— Ты слышал, что я сказал? — спросил Майк. — Что я боюсь идти в зоопарк?
— Ага.
— Как я помню, я в зоопарке никогда не бывал, — признался Майк. — Что там делают, в зоопарке? Может, ты знаешь?
— Смотрят в разные клетки и на огражденные участки.
— А какие там животные?
— Всякие.
— Только дикие, наверное. Обычные дикие. И экзотические.
— В зоопарке Сан-Диего почти все дикие животные, — сказал Брюс.
— А есть там такие… как же их там? Коалы?
— Ага.
— Я видел по телевизору рекламу, — объяснил Майк. — Где коалы. Они прыгают. И похожи на плюшевых мишек.
— Старого плюшевого мишку, какой у детей, — сказал Брюс, — сделали по образцу коалы. Тогда, еще в двадцатых.
— Если это так, надо непременно съездить в Австралию посмотреть
— В Австралии их много, — сказал Брюс, — но экспорт запрещен. И живых коал, и шкурок. Они стали почти редкими.
— Я никогда нигде не бывал, — признался Майк. — Только когда возил товар из Мексики до Ванкувера, что в Британской Колумбии. Я всегда ездил по одному и тому же маршруту, так что никогда ничего не замечал. Просто мчал на полном газу, чтобы поскорее со всем разделаться. Сейчас я вожу одну из машин фонда. Если тебе захочется, если станет совсем скверно, я покатаю тебя по округе. Я поведу машину, и мы сможем поговорить. Мне не трудно. Эдди и другие, которых уже здесь нет, делали это для меня. Мне не трудно.
— Спасибо.
— А теперь пойдем вздремнем. Тебя еще на утро в кухонный персонал не ставили? Расставлять столы и обслуживать?
— Нет.
— Тогда ты поспишь столько же, сколько и я. Увидимся за завтраком. Будешь сидеть рядом со мной за столом, и я тебя с Лорой познакомлю.
— Когда вы поженитесь?
— Через полтора месяца. Мы будем рады, если ты будешь на свадьбе. Она, конечно, состоится здесь, в здании, так что все смогут присутствовать.
— Спасибо, — сказал он.
Он сидел в Игре, а они на него орали. Отовсюду глядели орущие лица; он смотрел вниз.
— Знаете, кто он такой? Чмок-чувачок! — Один голос, визгливей остальных, заставил его поднять глаза. Среди жутко орущих, искаженных лиц выла юная китаянка. — Чмок-чувачок, вот ты кто!
— Можешь ты себя уебать? Можешь ты себя уебать? — распевали остальные, рассевшиеся в кружок на полу.
Исполнительный директор, в красных клешах и розовых шлепанцах, улыбался. Сверкающие близорукие глазки — как у призрака. Качался взад-вперед, подобрав под себя длинные ноги.
— Посмотрим, как ты себя уебешь!
Исполнительный директор, казалось, наслаждался, когда замечал, как что-то ломается; маленькие его глазки поблескивали и полнились радостью. Подобный чудику с театральной сцены, с какого-то древнего судилища, завернутый во флер, весь красочный, он оглядывался вокруг себя и наслаждался. А время от времени его голос, скрипучий и монотонный, присоединял свое щебетание к общему хору. Скрипучий металлический шарнир.
— Ты чмок-чувачок! — выла юная китаянка; рядом с ней другая девушка хлопала себя руками и раздувала щеки, делая «пых-пых». — Вот тебе! — взвыла юная китаянка и крутанулась, чтобы выпятить задницу; указывая на нее, она завопила: — Поцелуй меня в жопу, чмок-чувачок! Он хочет целоваться, так поцелуй меня в жопу, чмок-чувачок!
— Посмотрим, как ты себя уебешь! — распевала семья. — Подрочись, чмок-чувачок!
Он закрыл глаза но уши все равно слышали.
— Ты ублюдок, — медленно и монотонно произнес исполнительный директор. — Ты заеба гнойная. Ты говно свинячье. Ты сопля зеленая. Ты хуй моржовый. Ты… — Дальше и дальше.
Уши по-прежнему впитывали звуки, но звуки эти не смешивались. Он поднял глаза когда во время затишья различил голос Майка. Немного раскрасневшись, Майк сидел, бесстрастно на него взирая, шея его вспухла над слишком тугим воротничком рубашки.